— Василий, подъем! — Пришел я в себя от зычного вопля Эрика, моего соседа по палате и, по совместительству, самой большой занозы в заднице. — Нас ждут великие дела! А кому-то, еще и на процедуры, идти!

На процедуры идти, конечно, мне…

Вот объясните мне, с какого перепуга, стайка этих ощипанных куриц, решила перелететь дорогу именно в начале пятого утра, именно перед нашим трейлером и именно тогда, когда скорость достигла 120?

Будь у нас нормальное лобовое стекло — отделались бы испугом, трещинами в стекле — не более!

Увы — полиэтилен — плохая защита от птицы, с массой тушки больше трех килограмм. Тем более, если эта самая стайка летит так плотно, что в кабину влетело целых четыре комка перьев, с клювами и когтями.

Суматошно махая крыльями в предсмертной агонии, эти жертвы ДТП, умудрились привести кабину в полное скотское состояние, засыпав все перьями, устряпав приборную панель своим пометом, на пополам с кровью и умудрившись найти на теле киборга самую уязвимую точку — глаза — куда мне и прилетело, точнехонько, клювом.

От удара, боли и неожиданности я навалился на тормоз, в программном, смысле и наш трейлер благополучно остановился, метров через двести и носом в отбойник.

Сам я этого уже не видел — птичий клюв, вроде и всего — то пяти сантиметров, умудрился нанести столь глубокие повреждения, что Дилан, летевший ногами вперед с кровати, в полной тишине и пришедший в себя только через минуту, не рискнул выдергивать птичью голову из моей глазницы при осмотре.

Он вообще, махнув на все рукой, вызвал подмогу и, через час с четвертью, транспортный МИ-26 уносил Садовникова и мои бренные останки, в мир, к экзотам.

Верный «ТФ — АР», как я узнал совсем не давно, вывозили по запчастям.

Меня собирали — по непонятной схеме, для начала, отсоединив от моего тела голову и, вместе с птичьим клювом, отправив на восстановление.

Пока голова не работала, эти умники, умудрились пролюбить моё тело, отправив его на разбор и утилизацию! Моё! Новое! Тело!

На мое счастье, хоть голову, на переплавку не отправили…

А, клюв «подлого птица», я теперь ношу на тоненьком кожаном ремешке, оправленным в серебро и с россыпью майноков, разного цвета и огранки.

— Василий! Особое приглашение?! — Эрик подкрался незаметно. — Опять, в себя уходишь?! Тебе, что сказано?

— Вчера мне сказали, что сегодня — выходной! — Попытался я завернуться в одеяло и повернуться лицом к стенке.

Наивный!

Больничная кровать, со скрежетом сдвинулась со своего места, развернулась и, совсем не порядочно взбрыкнув, сбросила меня на пол.

— Ой… Прости. — Совершенно без малейшего сожаления в голосе, извинился Эрик, блестя на меня своими черными глазами из-под повязки. — Не рассчитал…

Глядя на фигуру, закатанную в гипс и висящую на растяжках, над своей койкой, я очень сильно пожелал Эрику, скорейшего выздоровления!

И, тогда уже я, начну…

Впрочем, месть такое блюдо, что лучше я о нем помолчу!

Тем более, наклевывается тут — бр-р-р-р, не хорошее это слово, в свете приключившегося со мной — интересный вариант…

А пока… «Танцуй, мышка, танцуй!»

Вернув кровать на место, достал из тумбочки полотенце и отправился на водные процедуры.

Наша палата, рассчитана на трех человек. Делим мы ее с Эриком, экзотом — пространственником и Владом, которого почему — то все называют Цепешем.

На мой прямой вопрос, почему — Цепеш, Влад выругался, махнул рукой и вышел из палаты. В сад. Через окно. С третьего этажа. Просто спланировал, расправив свои перепончатые крылья.

Эрик назвал меня бесхитростным дураком и, яростно сопя в две дырочки, попытался что-то объяснить мне на пальцах.

Учитывая, что пальцы у него тоже в гипсе, пришлось просить у Аглаи Эмзаровны доступа к информационному терминалу, что мне строжайше — пока! — запрещено.

Аглая, узнав причину, долго хохотала, потом пошла в палату и Эрик, три дня молчал, на радость нам с Владом.

Потом он, конечно же, подобрал, жест-отмычку, только, с его «всеобщей загипсованностью», ему это не сильно помогло.