окончании гимназии не собирался в кибуц, а хотел быть инженером, и было ясно, что он поедет в Хайфский Техникум [544]. Но у него еще был год учения в школе, так что это не было актуально.

Чтобы вырваться как-нибудь из всех домашних, профессиональных и особенно политических забот, мы организовали компанию «викэндлеров» (от weekend) человек в тридцать, которые по субботам иногда выезжали в автобусе или в такси, присоединенном к автобусу, по стране. Такие субботы были как бальзам, как гашиш, и я уж не знаю, как назвать то успокоительное средство, лекарство, с которым можно было бы их сравнить. Первая наша поездка с этой компанией была в Тиверию и вокруг Тивериадского озера.

Мы ночевали в новооткрывшемся отеле «Элизабет», <Элишева>. Оттуда был божественный вид на Генисаретское озеро, на Хермон и весь черный базальтовый город внизу. Мы заехали в Дганию, Цемах, Табху[545]. Мы пили чай у перса-абахиста с малюсенькими цитрусовыми — лимоно-апельсинчиками «тамара». Генисаретское озеро недаром называют «голубой розой» среди зелени и гор, с Хермоном вдали. Купались мы в источниках Эль-Хамия, серные источники, и пили бальзам — то, что на Кавказе называлось нарзаном. Особенно была красива прогулка к сталактитовым пещерам, по дороге масса олеандров, водопады.

Ужинали мы в Дгании. Женщины в колониях сильно постарели, пополнели, хотя по возрасту они еще не были старыми. Тяжелая физическая работа, пища, которая прибавляет вес, и нежелание следить за своей наружностью сделали то, что дамы, которые приехали с нами и которые были не моложе тех, выглядели в сравнении с кибуцницами — девочками.

Поездка на Мерон была с приключениями. По дороге мы «обросли» присоединившимися к нам путешественниками. За это нам сделали несколько «рапортов», полиция угрожала нам штрафами, но это только прибавляло веселья. Мы организовали несколько капелл на разных языках и состязались в хоровом и сольном пении. Была капелла русская, палестинская, на идише, немецкая, интернациональная. Пели по-испански, по-английски, по-французски и т. д. Венгры и поляки имели свои капеллы. Мы, русские, всех перекричали.

Мерон — это еврейский Лурд[546]. Импозантная дикость, воскресшее язычество. Больные и эпилептики, истерики, как во время Христа, приезжали со своими перинами, подушками, палками, костылями. Целыми семьями, с детьми, стариками валялись в проходах (чем ближе к святыням, тем лучше), на улице, и кроме того — тысячи любопытных туристов.

Торговцы питой, фалафией, салатом-тхиной, хумусом, шашлыком и пилавом, орехами в соли и в сахаре, сластями, напитками, апельсинами и бананами — и все это при криках, толкотне, запахах, танцах. Настоящие бесноватые кричали (кликуши), стоны тяжело больных — все это было похоже на Бедлам[547]. Наши автобусы и такси выглядели неуместными, сюда нужно было бы приходить пешком или на осле.

Когда мы утром вернулись домой и смогли войти в горячую ванну и потом лечь в чистую постель, мы вернулись из времен Ирода и Иоанна Крестителя в двадцатый век.

В Тель-Авиве была такая жара, которая осталась в анналах тель-авивской истории как «знаменитая пятница». В начале июня Юпитер и Марс были друг от друга на расстоянии четверти метра на невооруженный глаз — это пять миллиардов километров.

Имеют ли эти космические, планетарные события что-нибудь общее и с нашей жизнью на земле? А здесь, на земле, дуют непрекращающиеся ветры. В гитлеризме, по крайней мере, есть какой-то ужасный [стихийный] моральный сдвиг, какого, кажется, не было еще в истории. Война всегда была необходимостью или профессиональной амбицией, но идеология уничтожения других наций ради «Lebensraum»[548] в таком циничном выражении, может быть, еще имела какое-нибудь оправдание во времена Чингиз Хана или Атиллы, но теперь?..

Наш сад очень хорошо развился. Высокие вертикальные кипарисы, брахихитоны, кипарисы горизонтальные, несколько цитрусов, грейпфрут, мандарины и лимоны, перец со свисающими красными маленькими плодами. Весь дом и плоская крыша, на которой мы отдыхали по вечерам от жары дневной, увиты бугенвилиями. Все это должно и могло бы нас радовать, если бы в воздухе не висело какое-то космическое несчастье.

В то лето случился террористический акт, который положил начало целому ряду и даже годам неспокойной, тревожной жизни: был убит Арлозоров[549], ценный деятель и человек, лидер рабочей партии и политический представитель в Еврейском Агентстве. <Настоящих убийц не нашли.>

А жизнь шла дальше. Образовался кружок любителей театра «Габима» (????? ?????), который поддерживал этот театр вместо государства, которое еще не было в состоянии уделять из своих фондов искусству. В опере давали «Паяцы»[550].

После окончания учебы Рут уехала в Галилею, в кибуц к друзьям. Мама не переносила жару, и ее послали прохладиться в горы. Меир был истощен экзаменами и последними месяцами занятий в эту жару и никуда не поехал. Мальчик был в том возрасте, когда он скептически относился ко всему, что он мог называть «бобемайсес», чепуха. Под это понятие подходило искусство, литература, театр, даже партийные розни. Правда, он собирался после окончания гимназии поступить на инженерные курсы, но даже в этом мы не видели пока большого увлечения. Я вдруг почувствовала, что наши дети пойдут своим путем, не считаясь ни с нашим мнением, ни с советом. Вообще, мы как-то им были больше не нужны. Мы были то поколение, по которому, как по мосту (полукруглому), одно поколение спускалось, а другое подымалось.

Дети искали своих путей, они не спрашивали нас и нашего мнения. Рут уехала, Меир запирался в своей комнате или уходил с товарищами. Вот и