Время комедий давно прошло. Теперь я писал для Гофмана сценарий по его — драматическим — воспоминаниям о детстве в сибирской ссылке — “Моя Сибирь”.
Поначалу все складывалось не так уж плохо. Я жил у Ежи на горбатых Мазурах, на берегу озера — в осенней красе. В таком же прочном и грубоватом доме на мощных каменных ногах, как и сам его хозяин.
Мы дружили. Ходили в Варшаве в его любимый “restauracja zydovska” есть форшмак и пить крепчайшую еврейскую водку.
Он отправил меня смотреть “Катынь” — в варшавском мультиплексе “Сильвер Скрин”, бывший кинотеатр “Москва”. Туда меня привезла смешнейшая картавая кобета Камилла, с постоянным “супер” среди быстрой, как у птички, польской болтовни.
Я не сразу нашел нужный мне зал в мультиплексе. Вошел уже в темноте и сел в первом ряду. Когда зажегся свет, я оглянулся. Тишина. Никто не встает.
В зале я самый молодой — в свои 67 лет. Старики и старухи. Они всё помнят. И молчат. Скорбно и строго.
На ходу, на прогулках — я записывал на диктофон яркую повесть Гофмана о сибирском детстве, об отце-враче, офицере-пулеметчике в Первую мировую, о матери, тоже враче, о друзьях и врагах детства. О преображении польского мальчика, жившего, пока не началась война и не пришла Красная Армия, в своих Низких Бескидах, как в раю, — в подростка-хулигана, в волчонка.
Почему Ежи не стал снимать “Сибирь”?
Душа кинорежиссера так же загадочна, как душа инопланетянина. Горячо увлекся воспоминаниями о детстве, потом — не впервые — историей Польши. И тоже очень горячо. Снял — вместо нашего сценария — блокбастер “Варшавская битва, 1920”. О том, как красноармейцы под командованием Тухачевского были отброшены от польской столицы.
Подсчитал, что за свою жизнь я имел дело с тридцатью кинорежиссерами. А может, даже и больше, если я кого забыл. Но, конечно, не Ларису Садилову. Хотя наше содружество с ней не похоже ни на какое другое.
Мы делали вместе картину “Она”, сценарий к которой я не писал.
Ее первая картина “С днем рождения”, снятая выпускницей актерской мастерской Сергея Герасимова на какие-то копейки, — настоящий шедевр. И другая — через пять лет картина “С любовью, Лиля” — тоже. Я влюбился в ее кино. И, конечно, работать для такого режиссера — только мечтать.
2012 год. Дачный поселок Внуково. Приезжаю сюда из Москвы чуть ли не каждый день — к этому скромному загородному дому, совсем не дворцу. Нажимаю звонок на заборе. Собака Соня, огромная среднеазиатская овчарка-алабай, доброжелательно смотрит на меня через щель — она уже меня хорошо знает. Сейчас Рустам впустит меня на участок. Лариса выйдет на крыльцо, улыбаясь.
Лариса Садилова. И ее опора — Рустам Ахадов, муж, продюсер, звукооператор, соавтор и — хороший парень. И плов хорошо готовит.
Сначала мы некоторое время будем колебаться — с чего начинать? Сейчас ли есть плов, а потом сесть работать? Или — наоборот? Все же, избежав искушения, склоняемся к работе — после настоящего таджикского плова воображение решительно замедляет свой полет.
“Режиссерская экспликация Ларисы Садиловой
Основа истории, которую я хочу рассказать, не выдуманная и не высосанная из пальца. Это история реальная. Она происходила достаточное время у меня на глазах, в дачном поселке, где я проживаю. Семнадцатилетняя таджичка приехала вслед за своим любимым в Москву, куда тот уехал из родного кишлака на заработки. Он ее позвал, и она бросила все. А потом он бросил ее и вернулся к себе домой. А в Москве она никому не нужна”.
Итак, на столе ничего, кроме чая в пиалах. И диктофон. Я каждый раз записываю все наши разговоры. Восклицания “гениально!” и сразу же другой голос: “Говно!” Бесконечные предложения и изобретения. И признания в собственной беспомощности и тупости.
Срываемся, садимся в машину, едем на Мытищинский рынок, пробираемся по узким ходам между павильонами и попадаем в ад — убогое поселение гастарбайтеров. Первобытная стоянка. Как будто скрыто от глаз, но все знают. Но так же знают — “крышует” милиционер.
