американского руководства; надо отвести Демократку к жеребцу Соколу… Авось подсобит заради конского поголовья и гужевого транспорта.

Бригадир с удивлением и восхищением оглядел мелкого конюха:

– Ишь ты, дед Бухтин!.. И борода лопатой, и ума палата. Тебе бы, дед, не навоз убирать, а в Думе заседать…

Конюх досадливо отмахнулся:

– Мне и при конях ладно… Перво-наперво, Ильюша, ночку надо выбрать, чтоб теме-е-ень, хошь глаз коли…

– А это ишо почо?

– А чтоб американцы нас со спутника не углядели. А то шарахнут сдуру, как по Ираку, або Сербии, дак, паря, и костей не соберёшь.

Бригадир опять подивился конюховой сметке:

– Ишь ты, всё прикинул. Вот тебе и дед Бухтин, вот тебе и баешник-бодяжник[190].

Конюх скромно опустил глаза долу:

– Бодяжник бодяжнику не ровня. Один балагурит для потехи, чтобы зубы мыть, а другой грусть-тоску разгонит и уму-разуму научит.

– Ладно, дед, поведём Демократку к Соколу. А там уж чо будет, то и будет. Либо сена клок, либо вилы в бок.

– Ничо-о, Бог не захочет – и прыщ не вскочит. – Дед Бухтин перекрестился.

Поздним вечером бригадир и конюх вошли в конюшню – и оторопели: на столе четверть самогона и закуска; у Демократки губы накрашены сиреневым цветом, грива стоит дыбом, сама крупом вихляет, будто в её холщовые лосины крапивы напихали, и ревёт лихоматом, вроде по- аглицки поёт. А козёл Борька… дурак дураком… перевернул помойный таз и наяривает по дну берёзовой колотушкой, а рядом коза Ада вихляется под Борькин барабанный бой. Короче, не конюшня, а дом кверху дном… Бригадир увидал бедлам и аж весь остолбенел; стоит как столб вкопанный и одно лишь молвит:

– Ну, кобыла, а! Ну, Демократка!.. Нагляделась видиков. Образ жизни ведёт… шалава… Кого ты орёшь, как сумашедчая?! Кого ты базлашь лихоматом, башка мякинная?!

А Демократка пуще заревела под Борькин бум:

– Это она американского жеребца поминат, Де Билл который, – пояснил конюх бригадиру, и тот плюнул через левое плечо, где незримо крутится-вертится анчутка беспятый[191].

– Ты, Демократка, как пень в поле, дурная, хошь и тело нагуляла… Да ты же, мякинная твоя голова, эдаким крупом «мерседес» в лепёшку раздавишь. И этого… дурака американского… и того раздавишь, как клопа…

– Оне же малахольны, эти самые американцы, – пояснил конюх. – А ты же у нас дева – о! В воротья не пролазишь. Да с твоими телесами, девча, токмо на завалинке сидеть. Орехи щёлкать. А ты «мерседе-ес»… А лучше, дева, пойдём к Соколу. Окрутим вас ладком и мирком…

– Почо тебе Де Билл американский?! – завершил беседу бригадир.

Взвыла Демократка благим матом:

– Чума красно-коричнева!.. Не смей оскорблять Америку! Ноне свобода и сплошная демократия. Ко мне Де Билл американский едет… Бойфренд… А ваш Сокол – сталинист и монархист, чума красно-коричнева!.. У его вся родова из белой конницы.

– Ах ты, курва с котелком!.. – осерчал бригадир. – Ты у меня, дика барыня, счас по-другому запоёшь. Извадили тебя – талдычили: эли-итная, эли- итная… Совсем из дуги выпряглась… Я тебе такую чуму покажу, век будешь помнить.

– Не сме-ете, – заблеял козёл Борька. – Права кобылы нарушаете. Я буду в Америку писать…

– Дак это ты её, дуру, подучил. От, обормот, а! Сам баламут и народ баламутишь. Права захотел?.. На, получай!..

Подхватил бригадир совковую лопату, чем навоз выкидывали, и ка-ак саданул Борьке по рогам, тот аж на задние копыта сел и глаза удивлённо вылупил. А как очухался, опять заблеял:

– Права козлины нарушашь. Вот как в «нату» напишу, да как пригонят «голубые каски» в ваш колхоз поганый, так от вашего колхозу одне пеньки останутся.

Взбеленился бригадир и опять схватился за совковую лопату. Тут бы козлу Борьке и смертушка, да успел ноги в горсть и дёру вслед за козой Адой.

– А теперичи, милая, за тебя возьмусь, отбуцкаю берёзовым дрыном, и вся дурь вылетит, – посулил бригадир кобыле и долго чикаться не стал, ухватил ремённые вожжи… благо не дрын – и давай охаживать Демократку, учить уму-разуму; учит да ещё и приговаривает: – Толк-то есть, да не втолкан весь.

Вот и втолкал весь. Отбуцкал, так с её дурь махом и слетела, вместе с нашлёпкой американской; шёлковая стала… Оно, конечно, по-первости воем выла. А бригадир ишо и подразниват:

– Поплачь – дам калач, повой – дам другой.

И конюх приказывает:

– Батожье – древо Божие: терпеть можно.