— Нет, — твердо ответил Эрик.

— Пожалуйста…

Лили выглядела жалкой. Осунулась. Некогда гладкий лоб прочертили три глубокие борозды. Тени под глазами пролегли. Прическа, всегда аккуратно уложенная, превратилась в паклю. А взгляд был заискивающим, умоляющим.

— Полина…

Я не держала на них зла. Все же Саймон был их ребенком, а ради ребенка мы способны на многое. Однако серый осадок в душе всколотился. Вспомнился взгляд Барта — затуманенный болью, однако полный решительности. Теплая, липкая кровь, застывающая на ладонях коркой. Страх в коленях, когда они не держат больше, подгибаются.

Они не виноваты, прямо не виноваты, но… Простить?

— Нет, — безапелляционно повторил Эрик.

— Я ручаюсь за них.

Дэн был спокоен. Уверен в себе. И не отвел взгляда, когда Эрик метнул в него своим — злым, непонимающим.

— Сольвейги здесь, — добавил он, видимо, для пущей убедительности. — И они помогут, в случае чего. А ты знаешь, насколько сильны сольвейги.

Эрик шумно выдохнул, кивнул.

— Рик и Лили под нашей защитой.

И они остались. Наверное, Эрик уважал Дэна больше, чем их — ненавидел. Да и ненавидел ли? Скорее, презирал. И, я уверена, в ответственный момент, вождь андвари и его жена — последние, кого он бросится спасать.

Впрочем, впечатление об их приходе затерлось уже вечером.

Закат был особенно красочным. Персиковые разводы на горизонте, лиловое небо. Звезды отчего-то низкие, крупные — казалось, протянешь руку, и зажмешь в ладони. Воздух свежий, ветерок колышет занавески на окне.

Почти все балкончики на втором этаже оплетены диким виноградом. Он вполз по стенам, опутал пузатую решетку, зацепился тонкими пальцами- лозами за перила, словно хотел проникнуть в комнату, но так и застыл пойманным с поличным вором.

Осмелевшие лозы гибко зацепились за выпуклые, каменные колонны и, вскарабкавшись, свисали с потолка жесткой бахромой.

На крыльце монотонно переговаривались домочадцы. Мангал вытащили, жарили сосиски, и их запах поднимался вверх, манил.

Внизу смеялись. И я растворилась в этой идиллии — счастье почти, спокойствии, нависшем над домом.

Занавеска за спиной шелохнулась, и балкон впустил Эрика.

Он был большим для узкой площадки, и места сразу стало меньше. Но я любила, когда Эрик занимал место рядом со мной.

— Думаю, пора, — сказал он тихо и, когда я подняла на него взгляд, добавил: — Найдем Гарди.

Сердце замерло. Показалось, ухнуло вниз. А затем подпрыгнуло и понеслось галопом у самого горла. Показалось. Сердце не умеет прыгать и носиться галопом. Впрочем, другие виды бега ему тоже недоступны.

— Когда? — вопрос вышел сухим и каким-то официальным. Слишком официальным, если учесть, что все это значит для нас.

«Мы» еще остались? Или же это отголоски, инерция той близости, которую ни мне, ни Эрику терять не хотелось?

— Завтра.

— Так… скоро?

Эрик пожал плечами.

— Мы знаем, где он. Не вижу смысла ждать. К тому же, послание Хаука может быть лживым. Кто знает, когда охотник придет к нам на самом деле.

— Завтра, — повторила я знакомое слово. Слово горчило. Кололось. И, вырвавшись на свободу, напугало. Я думала, что это будет проще всего — поделиться кеном, наполнить пустую, ссохшуюся жилу ясновидца, подарить ему еще один шанс. И отобрать — у себя. — Хорошо, пусть будет завтра…

Эрик вздохнул. Он, наверное, тоже понимал, что завтра для нас снова все изменится. Нет, прочная граница перемирия не треснет — нельзя нам сейчас отменять перемирия. Изменится нечто иное, глубокое, и оттого сердце так сильно бьется. Тоже чувствует. Боится. Не желает ничего менять.

Однако, поздно…

Теплая ладонь, шершавая немного. Она скользит по щеке, и от нее ползут искры удовольствия, впитываются в кожу карамельными каплями. Я непроизвольно жмурюсь, пытаясь запомнить, высечь в памяти этот момент. Наверное, такого у нас уже не будет никогда. И если так, то…

— Обними меня.

Слова вырываются сами. Горячие — они обжигают гортань. И в груди тоже горячо. Наверное, если бы не эти слова, она вспыхнула бы, взорвалась, выворачивая меня наизнанку.

Неправильно все. И я не знаю, как все исправить.