- Кому говорил? Тебе?

Склонилась еще ниже над умирающим. Тот закивал, протягивая руки и хватая меня за воротник тулупа.

- Ищет вас…за вами чудовище идет. Из-за вас уми-ра-ют люди. Из-за вас…я уми-ра-ю. Вы – проклятие лассарского народа. Исчадие саананское – вот вы кто-о-о.

- Я придушу этого ублюдка, - прорычала моя служанка, но я перехватила ее руку, заставляя замолчать и снова посмотрела на гонца.

- Где он сейчас?

- Кт-о-о?

- Монстр, как ты говоришь. Где он?

Гонец закричал, кусая губы и впиваясь ногтями в мой тулуп. Дергаясь в конвульсиях и закатывая глаза, а я вдруг вспомнила что баордка говорила, когда я просила у нее помочь умирающему Рейну – моя кровь и есть противоядие.

- Дай кинжал мне, Моран! – снова бросила взгляд на служанку, - Дай, я знаю, что у тебя есть.

- Не убивайте меня…не надо, - взмолился несчастный и снова попытался отползти от меня.

- Никто и не думает убивать. Как тебя зовут?

- Бернард….Бернард из рода Ажеронов. Матери вашей мой дед Газар в верности присягнул, еще когда та в колыбели лежала. Отец голову за вас сложил в бою при Туарне…когда супруга вашего убили валлассарские псы. – на губах гонца показалась розовая пена, и он прерывался, чтобы откашляться.

- Верный, значит, ты мне, раз отец и дед клятву давали, - а сама требовательно дернула служанку за руку.

- Верный…не режьте меня. Верный я.

Дурачок. Совсем юный и наивный дурачок. Моран неуверенно протянула мне кинжал и, когда увидела, как я полоснула по тыльной стороне ладони, сдавленно вскрикнула, а я схватила несчастного за голову, стараясь удержать и капнуть ему в рот своей кровью.

- Пей – это должно помочь! – отчетливо произнесла гонцу на ухо, но тот отрицательно качал головой, суеверно осенял себя звёздами, - Пей или сдохнешь! Давай же!

- Что вы делаете, деса? Да вы с ума сошли!

- Не причитай! Помоги мне. Жми на руку, он должен проглотить мою кровь.

Едва несколько капель упали несчастному в рот, конвульсии прекратились, и он затих. Я смотрела на него, тяжело дыша и удерживая за плечи, а Моран причитая, перевязывала мою руку куском материи, оторванным от подола ее мешковатой рясы.

- Не вышло, - застонала я, и молодая женщина подняла голову, взглянула на неподвижного гонца и снова на мою руку.

- Зря только искромсали себя. Не жилец он был после баордского яда. Я вам сразу сказала.

И вдруг гонец громко втянул в себя воздух. Моран вскрикнула. А я вздрогнула и склонилась к нему, ожидая, когда тот откроет глаза...Он их открыл внезапно и очень широко, глядя остекленевшим взглядом перед собой, со вистом вдыхая и выдыхая.

- Смерть-ниада…смерть несет. Всем смерть. Он за ней идет сюда и всех уничтожит. Отдайте ему … отдайте.

Он умер, едва произнес эти слова. Просто закашлялся кровью и застыл, продолжая смотреть в никуда.

- О Иллин, шеанннннаааа. Матерь всех богов…шеана проклятая. Упаси нас Иллин…Упаси…

Я и Моран резко обернулись к старику, ухаживающему за овцами. Он быстро осенял себя звездами и что-то шептал, пятясь в двери, а потом с воплем убежал.

- Он видел, как вы дали кровь гонцу и тот умер. Уходить надо. Ненормальный растрезвонит по всему храму, это плохо закончится. Сердцем чую, моя деса. Сон такой плохой видела о вас.

- Не верь снам, Моран, не сбываются они. Ни плохие, ни хорошие. Сон – ложь и иллюзии, сон – это то, чего мы боимся или желаем. Не больше и не меньше. Только вера сильна, - поднимаясь с пола и поправляя подол рясы, глядя на несчастного гонца, отдавшего жизнь, как и его отец с дедом у ног своей десы, только деса больше не та и смерти этой не заслужила, - не в богов, а вера в себя, и когда эту веру теряешь, страшно становится, Моран. Так страшно, что, кажется, нет тебя больше и не было никогда.

Мы так и не успели выйти из сарая, нас схватила стража. Скрутили руки за спину и бросили в темницы Храма. Но в темницах я себя чувствовала лучше, чем в своей келье – я в ней не слышала плач моего ребенка. Он смолк. Перестав терзать и рвать мне душу на куски. Я ничего уже не боялась, ко мне пришло странное спокойствие и умиротворение. Говорят, ожидание смерти страшнее самой смерти, но для меня эти часы не стали тяжким бременем, я наконец-то была наедине сама с собой и своими эмоциями. Открыла для себя истину, которая заставила содрогнуться от омерзения, едва поняла, чего желает верховный астрель.

Когда плюнула ему в лицо, и он прижал ладонь к ожогу, я испытала дикое желание выдавить ему свинячьи глаза и выпустить кишки.

- Как ты смел, вонючий кабан, протянуть ко мне свои мерзкие руки?! Как смел предложить свои мерзости мне – велиарии лассарской!

- Шлюхе дас Даала! Вот кому! Не велиария вы больше! Тварь развратная – вот вы кто!