— Так кто же вы — исследователь?

После четвёртого по счёту бутерброда, гигантского, как многоэтажная столичная парковка, голод полностью исчез, уступив наконец место любопытству. Теперь можно расспрашивать. Теперь, когда в чашку так успокаивающе по-домашнему льётся чай, который заваривает рыжеволосая, взявшая на себя роль хозяйки, когда ровно и тепло светят лампы под потолком, когда пахнет кухонными, человеческими запахами — хлебом, яблоками, высушенной мятой. Шаман шумно отхлёбывает апельсиновую шипучку из стакана и, смакуя, расплывается в довольной ухмылке — он похож на дорвавшегося алкоголика и сам, похоже, это осознаёт, но не стыдится, а смеётся.

— Простите. Одним молоком счастлив не будешь, а тут — амброзия! Спасибо, рыжая. Без тебя я бы зачах. Без тебя и возлюбленной своей, газировки…

Та делает жест рукой — ерунда, мол. Шаман устраивает на столешнице локти и подмигивает Роману:

— Настоящая дружба всегда бескорыстна, видите?

— Вижу, — улыбается Роман.

— … хоть иногда дружбе бывает и лень. Тогда кто-то на Горе просто пьёт водичку.

Плечи Четвёртой вздрагивают от сдержанного смеха.

— Исследователь… — шаман задумывается. — Да, вы верно сказали — так и называются те, кто изучает задверья. Но я предпочёл бы именовать себя просто наблюдателем. Как и всех, кто был здесь до меня. Потому что основное, чем мы занимаемся — смотрим.

— А сколько вас было?

— Считая со мной, двадцать один человек.

— Это… много, наверное. Вы тут давно? В этом лесу?

Шаман вдруг хихикает.

— Если вы сейчас подумали, что шаманская клика сидит здесь несколько десятилетий, меняясь по мере дряхлости её представителей, то, к счастью, нет. Наше руководство не настолько радикально. Каждый из моих предшественников отбыл ровно месяц. Наш, календарный месяц, который для них «цикл» и полгода обращения планеты вокруг своей оси. Время здесь идёт иначе.

— «Цикл»…

— Ну да. Кое-что и мы именуем циклом, но в этом слове для таких людей, как мы с рыжей, кроется совсем другое значение… Не суть.

— Мне показалось, что и сутки здесь очень короткие. Правда?

— Да. Короткие, быстрые… Это всё вращение планеты и подвластные ему биологические ритмы. Мир торопится жить, словно его что-то подстёгивает. Торопится развиваться… и стариться, и умирать… не знаю, что вернее. Среди наших бытует мнение, которого я и сам придерживаюсь — что этот мир эксперимент.

— Чей?

Шаман вздыхает.

— Да были у нас… экспериментаторы. Вот, их наследие. Но это лишь теория. Мы изучаем мир, не ставя перед собой первостепенной целью выяснить, искусственный он или обычный. Просто изучаем.

— Вы изучаете жизнь? Местные традиции, законы? Мне уже немножко рассказали…

— Да, — кивает Курт. — И ищем ядро.

— Что за ядро?

— Хех… Это самое-самое главное, вокруг чего вертится и жизнь, и обычаи, и законы, самое главное и любопытное, сколь бы всякие скептики не хмыкали и не кривились… А вы — журналист, да? Каюсь, я подслушал разговор: на тропе микрофоны… Но и без того понял бы. У вас так горят глаза, будто вы готовы вытащить блокнот и немедля застрочить.

— Только не бейте!

— Пф! Не волнуйтесь, я мирный.

— Глядя на вас, трудно поверить.

Увешанный ожерельями из костей и орехов, высокий, крепкий, в накидке из красно-бурого меха, капюшоном которой служит оскаленная клыкастая морда-череп, и полосах дикарского раскраса («это зелёнка, бриллиантовая зелень, чтобы имитировать эндемичный узор на коже. Стабильно ощущаю себя болеющим ветрянкой») Тот, Кто Живёт На Горе хлопает себя по коленке и опять смеётся.

— Сценический образ. Мне он нравится. Наверное, это говорит пещерная кровь. Наши с вами предки ведь тоже носили шкуры и бусы из косточек…

Кухня у шамана самая обычная — несколько белых тумб, в которые встроены посудомоечная машинка и выдвижной куб ящика для мусора («Мусор утрамбовывается, и я его сжигаю — на заднем дворе есть специальная печь. Поэтому все продукты поступают сюда в органически безвредных упаковках — картон или бумага, а пластиковые бутылки из-под лимонада я потом рыжей отдам, отнесёшь ведь обратно, рыжая?»), холодильник, отдельно —