– Пожалуй, доктор, я не совсем справедлив по отношению к нему. Не думаю, чтобы Пэт понимал, что все выхватывает у меня из-под носа; и я уверен, что родители не собирались заводить любимчиков. Может быть, я просто слишком себя жалею.

– Может быть, и так. Может быть, во всем твоем рассказе нет ни слова правды, а ты органически не способен понять, что справедливо, когда это касается тебя самого. Но самое главное то, как ты сам это воспринимаешь. И ты, конечно же, не любил бы такого человека, разве только он твой брат- близнец, и ты, конечно же, обязан его любить. В тебе борются две силы, и поэтому внутреннее твое беспокойство не прекратится, пока ты не решишь, какая из них ложная, и не изгонишь ее. Ну а это уж твое личное дело.

– Но… да какого черта, доктор, я же точно люблю Пэта!

– Любишь? В таком случае лучше выкинь куда-нибудь свою мысль, что все эти годы он всегда отхватывал лучший кусок, но я сомневаюсь, что ты это сделаешь. Ты привязан к нему, как все мы привязаны к привычным нам вещам: старым туфлям, старым трубкам; даже знакомый нам черт лучше незнакомого. Ты к нему лоялен. Он необходим тебе, и ты ему тоже. Но любить его? Это кажется крайне сомнительным. С другой стороны, если ты хорошенько осознаешь своей головой, что больше не нужно любить его или даже испытывать к нему симпатию, тогда, возможно, он начнет тебе немного нравиться таким, какой он есть. Несомненно, ты станешь к нему терпимее, хотя я очень сомневаюсь, что Пэт когда-нибудь тебе по- настоящему понравится. Он довольно неприятный малый.

– Это неправда! Его всегда все любили.

– Только не я. Мм… Том, я тебя немного обманул. Я совсем не так плохо знаком с твоим братом. По правде говоря, оба вы не слишком симпатичны и очень похожи друг на друга. Ты только не обижайся, я терпеть не могу симпатичных людей, ото всей этой «простоты и приятности» меня просто тошнит. Мне нравятся упрямые, малосимпатичные люди, в которых чувствуется этакая твердая сердцевина заботы о своих интересах, – очень для меня удачно, имея в виду мою профессию. Ты и твой братец примерно в равной степени эгоистичны, только у него этот эгоизм удачнее осуществляется на практике. И кстати. Вот он-то тебя любит.

– Что?

– Ничего. Любит, как собачку, всегда прибегающую, если ее позвать. У него к тебе покровительственное отношение, пока это не противоречит его собственными интересами. Но в то же время он тебя слегка презирает, считает слабаком, а в его варианте Писания кроткие не наследуют землю, она для парней вроде него.

Я кое-как переварил все услышанное и начал выходить из себя. Я не сомневался, что Пэт относится ко мне именно так – покровительствует и старается, чтобы мне достался кусок пирога… если, конечно же, ему достанется больший.

– Второе очевидное обстоятельство, – продолжал доктор Деверо, – заключается в том, что ни ты, ни твой брат не хотели лететь в эту экспедицию.

Это было настолько неверно и несправедливо, что я открыл рот, но не смог ничего сказать. Доктор Деверо взглянул на меня.

– Да? Ты собирался что-то сказать?

– Ну, это самая большая глупость, какую я когда-нибудь в жизни слышал, доктор! Единственный настоящий раздор между Пэтом и мной и был как раз из-за того, что мы оба хотели лететь, а мог только один.

Доктор покачал головой.

– Ты все перепутал. Вы оба хотели остаться, но мог только один. И твой брат, как обычно, выиграл.

– Нет, он не… ну да, он выиграл, выиграл шанс лететь, а не наоборот. И полетел бы, если бы не тот несчастный случай.

– Да-да, «тот несчастный случай», конечно. – Доктор Деверо так долго сидел неподвижно, свесив голову и сцепив руки на животе, что я опять подумал, что он заснул. – Том, я сейчас расскажу тебе то, что тебя совсем не касается. Потому что я думаю, что ты должен это знать. Я бы хотел, чтобы ты никогда не обсуждал это с братом… Если ты меня все-таки не послушаешься, я выставлю тебя полным лжецом. Потому это ему очень навредит. Ты меня понял?

– Вы тогда лучше мне ничего не рассказывайте, – угрюмо ответил я.

– А ты помолчи и слушай, когда тебе говорят. – Он взял со стола папку. – Здесь у меня доклад об операции, сделанной твоему брату, написанный тем жаргоном, который мы, врачи, используем, чтобы запутать пациентов. Ты бы в этом ровно ничего не понял, да к тому же и послан этот доклад был кружным путем, через «Санта-Марию», и в зашифрованном виде. Так хочешь узнать, что они обнаружили, вскрыв твоего брата?

– Да не особенно.

– У него не было никакого повреждения спинного мозга.

– Что? Вы что, хотите мне сказать, что он симулировал и ноги у него не отнялись? Я этому не верю!

– Потише, потише. Ничего он не симулировал. Ноги у него действительно были парализованы. Он никак не сумел бы настолько хорошо симулировать паралич, чтобы обмануть невролога. Да я и сам его осматривал; твой брат был парализован. Но не в результате повреждения позвоночника – о чем я знал, а также знали и те хирурги, которые его оперировали.

– Но… – Я в растерянности потряс головой. – Наверное, я совсем дурак.

– Как и все мы. Том, человеческий мозг – не какая-то там простая машинка, он крайне сложен. Сверху, на поверхности, сознание с его идеями и желаниями; что-то из этого – настоящее, что-то наложено пропагандой, обучением, необходимостью производить хорошее впечатление, быть достаточно