сумасшедший собирался сломать её волю, навязать ей выбор, который она, возможно, и сама бы сделала. Андре желал подчинить Карлу, сломить её, унизить и заставить пережить то безволие, в котором сам пребывал долгие годы. Такого Миролич позволить не могла. «Если ты хочешь соревнований, ты их получишь, ублюдок, — подумала она. — Но вот только на моих условиях». Она опустила плечи, сжав зубы и наслаждаясь острой болью, пронзившей её лицо от этого действия. Весь её вид говорил пилоту именно то, на что он рассчитывал. Карла мысленно улыбалась.

Дариус подбросил на ладони выпуклый многогранный овал — хранилище сознания искина, и снова поймал его, когда последние лучи утопающего в океане солнца блеснули на полупрозрачных стенках кристалла. Мужчина прошёлся вдоль береговой линии, слушая тихий шёпот накатывающих на берег волн, вдыхая запахи океана и разнообразной живности в его недрах.

Где-то за облаками его братья продолжали сражаться с противником, только теперь Дариус никак не мог понять, кто из занявших позиции на орбите близ Гефеи были его сородичами. Сознание Гроса оказалось совершенно пустым. Он и рад был бы объяснить кому-то, что с ним было, но пока что не мог объяснить этого даже себе. Нет, его память хранила куски пережитого, периодически перемежающиеся с картинками, выловленными словно со стороны, глазами других участников событий. К примеру, именно таким воспоминанием оказалось спасение этой женщины, Карлы Миролич. Дариус до сих пор не знал, как к ней относиться. Карилис подобрал её, взял пилотом в свою команду, хотя всё это время прекрасно обходился без пилотов и женщин. Аша, с её священными обетами и обязательствами перед кланом, не в счёт. Карла пришла на его место, хотя Дариус понимал, обычный человек без подготовки вряд ли заменил опытного экзекутора и доверенное лицо комитетчика Карилиса. Грос с досады пнул большой песчаный холмик, разлетевшийся крупинками каменной пыли повсюду.

Он опять подбросил кристалл с личностью искина. Про Индиго Дариус вообще предпочитал молчать. Воспоминания о том, как искин трепетно и нежно пытался познать человеческую натуру, вызывали у Дариуса смешанные чувства. Кислота и скепсис усиленно смешивались в них с цинизмом и радостным недоумением. «Интересно, — подумал Шей, — если бы Индиго сейчас побывал в моей голове, он продолжил бы так же уважать людей и стараться познать их?»

Дариус задумался сильнее. Он прошёл за свою карьеру через многое, что отбивало любую охоту не просто познавать, а даже знаться со многими представителями рода человеческого. Матери, прикрывающиеся своими детьми от плохой жизни на окраинах индустриальных городов. Искренне считающие, что наплодить новое потомство проще, чем достать карточки на еду и витамины. Отцы, бросающие такие семьи, снимающие с себя ответственность и выгораживающие свою совесть чеком на круглую сумму за то, что отдали себя на опыты или в центры заместительной хирургии. Подросшее потомство, не оценившее вклад таких родных, или же наоборот, выросшее с чувством ненависти и обиды за подобное. Потомство, уходившее в низовья клановых рек, опускающееся так низко, что превращалось в одну неотличимую друг от друга биомассу.

Дариус видел высшее общество, лицемерно распахивающее объятия в показной заботе о своих подданных перед глазками парящих повсюду камер операторов. Он смотрел в глаза генералам и адмиралам, отдавшим приказ остаться и продолжать заградительный огонь до последнего патрона или ракеты там, где уже не было смысла поддерживать оборону. Они все пожимали плечами, сурово поглядывая в камеры, отвечая на вопросы репортёров о своей службе на отдалённых рубежах Конгломерата.

Грос лично убивал, был ранен, выбирал между человеком и чужаком, иногда в пользу последнего. Дариус не мог бы сказать о себе, что он верующий человек. Единый всегда был для него чем-то далёким, неприкосновенным и имеющим слишком много забот, помимо одного единственного человека Дариуса. Он не хотел лишний раз отвлекать Единого от его обязанностей. Где-то далеко, под покровом ночи сотня-другая гвардейцев нуждалась в его внимании больше, с трепетом и нарастающим ужасом ожидая первых лучей рассвета. С ним придёт новый бой, последний и решающий. И те, кто перед рассветом горячо и искренне молился в окопах, размазывая слезы по грязным рожам, нуждались в чудесах больше, чем он.

Но иногда, примерно, как сегодня, Грос не мог понять, за что Единый благоволит к нему, сохраняя жизнь и память. Дариус чувствовал себя сконфуженно, будто получил шикарный и дорогой подарок, когда на эти же средства можно было спасти от голода и смерти небольшую деревню. И вроде бы он не просил о чуде. Вроде бы он даже смирился со своей участью, осознавая перед смертью, что Ян всё сделал правильно. И даже его стыд, а, как результат, его раздражительность вперемешку с накатывающей меланхолией, были неоправданными в глазах постороннего наблюдателя. Но где-то в глубине души, в самой её темной части Дариус был рад, что снова жил. И пусть он не помнил множества событий, в которых участвовал опосредованно, следя за ними через сеть комм-устройств искина, но он был рад дышать и смотреть. Но теперь, понимая, что не заслужил этого дара снова, Дариус был грустен и опечален почти до гнетущего чувства несправедливости. Он жил взаймы, он держал в руках чужую, пусть и искусственную, жизнь, глупо глядя на кристалл в своих руках и пытаясь понять, что ему с ним делать.

Раскатистый боевой клич аламхадцев вывел Дариуса из задумчивости. Он не поймал кристалл, который в очередной раз подбросил на ладони, инстинктивно нагнувшись, чтобы поднять его с песка. В этот миг над головой у него просвистел клинок, вонзившийся в ствол дерева с мохнатой корой