Тот остановился. Юрек чувствовал, как кровь стучит у него в висках.

Они стояли друг против друга.

Незнакомец обладал, по-видимому, лучшим зрением.

— Ты что, мальчик, — заговорил он совершенно другим тоном, — с Советской Армией воевать собираешься?

— Советская Армия?

— А ты думал какая?

Юрек дернул Коноплю за рукав.

— Русские!

Они кинулись ему навстречу.

Колосья золотистой волной с шумом расступались перед ними. Солдат стоял на месте, перебросив через плечо автомат, и с невозмутимым спокойствием сворачивал толстую, с палец, самокрутку.

Юрек подбежал к нему первым. Припал к шинели. Солдат осторожно обнял его неуклюжим, отвыкшим от ласки жестом.

— Ну, ладно, ладно тебе…

Юрек смотрел в его загоревшее, огрубевшее лицо. Тот шмыгнул носом, твердым, заскорузлым пальцем вытер подозрительно повлажневшие глаза и, смутившись, отвернулся.

— Вот видишь, — показал он на прямоугольный кусочек бумаги, оторванный от газеты, — рассыпал махорку…

Сикорский заболел. Он лежал в сооруженном из веток шалаше, тяжело дыша, метался в жару. Клен то и дело давал ему пить, всовывал в спекшиеся губы сухари. Опухшие глаза больного лихорадочно блестели.

Моросил нудный холодный дождь. Худое, тощее тело Сикорского дрожало от холода. Из-под брезентового стеганого мешка, в которых им сбрасывали с воздуха оружие и боеприпасы, торчали босые ноги. Временами он поджимал колени к самому подбородку — так было теплее, но уже спустя минуту ноги немели и приходилось вновь вытягивать их на пронизывающий холод. И снова начинал бить озноб.

Октябрь для всех оказался очень тяжелым. Сикорский был не единственным, кому грозило воспаление легких. Холод и голод доставляли им гораздо больше неприятностей, чем немцы.

Фронт остановился на Висле, приближалась зима.

Юрек еле держался на ногах. Пришедшее в августе с востока освобождение оказалось непродолжительным счастьем. Продвинувшийся далеко на запад авангард какого-то соединения Советской Армии был оттеснен назад немецким контрударом. Юреку снова пришлось скрываться и прятаться.

Набравшись сил, он решил побывать в Островце.

Здесь его чуть было не отправили на принудительные работы в Германию. Сбежал прямо с биржи труда. Не стал ждать, когда за ним придут второй раз, вернулся в лес, нашел своих.

В Окронглице Метек принимал островецкие отряды. Тогда Юрек впервые увидел его. Чернявый, с вьющимися волосами, он был в мундире подполковника. Говорил он твердым, не терпящим возражений тоном.

— О, Метек! — говорили о нем партизаны. — Он свое дело знает. С ним можно…

Начался новый этап партизанской войны. Метек определил для каждого отряда район действия, поставил задачу, требовал информировать о ходе ее выполнения. Дела сразу пошли веселее. Взлетали на воздух мосты, воинские эшелоны, все важнейшие дороги были заминированы.

Они превратились в настоящую армию, которая доставляла немцам множество хлопот. Правда, уходя, партизаны оставляли в лесах могилы друзей. Однако цена их жизни стала теперь значительно выше, чем раньше.

Жили надеждой на скорое освобождение. Знали, что бросок от Западного Буга до Вислы отнял у Советской Армии много сил, но где-то в глубине души тешили себя, что, может быть… Тем временем здесь, на территории, непосредственно прилегающей к фронтовым тылам, обстановка ухудшалась со дня на день. Орды гитлеровских солдат забирали у истощенного оккупацией населения все оставшееся продовольствие. Начался голод. В Свиногурских лесах за питание отвечал Быстрый вместе с Бруно — немцем, перешедшим на сторону партизан.

Варили в основном похлебку из залежавшейся муки. Совсем не было соли. Женщины пытались помочь Быстрому в его кулинарных трудах и хоть как-то разнообразить меню. В результате появлялись лепешки или клецки — размером с кулак, сырые внутри. Иногда удавалось приготовить лакомства: галушки на молоке с морковью или тыквой. Тогда у всех был праздник.

Но и голод не сломил партизан. Они по-прежнему не давали немцам покоя своими неожиданными нападениями. Темной ночью, когда ничего не видно даже на расстоянии вытянутой руки, они шли по лесу, держась за натянутые вдоль колонны парашютные стропы, чтобы не потеряться. Калечили в кровь ноги о стерню и острые камни, скользили по глинистому, намокшему грунту.

Юрек встретил в это время многих друзей. С Василем, который только что вернулся из-за Вислы, он поздоровался, как с отцом. Вскоре появился и Сашка. Он побывал уже за линией фронта, но регулярная армия оказалась ему не по душе. Тосковал по Островецким лесам. Наконец подал рапорт с просьбой перебросить его опять к партизанам. И вот однажды, после того как приземлились мешки с грузом, он сам спустился на парашюте в объятия старых друзей.

Численность отрядов росла с каждым днем. Люди шли к ним со всех сторон. Приходили и отдельные группы из Армии Крайовой. Их тоже встречали по- братски. Но вместе с ростом численности отрядов росли и трудности. Не хватало продовольствия. Весь дневной рацион иногда состоял из маленького кусочка хлеба. С голодом все же кое-как еще справлялись.

Труднее было бороться с холодом. Осень в том году была дождливой и холодной. Одежда не успевала высыхать. Не всегда удавалось разжечь костер. Горячая пища была редкостью. Начались болезни. Сикорский свалился одним из первых. После него начали болеть другие. Истощенный голодом организм не имел сил бороться с лихорадкой. Больные лежали под намокшими ветками шалашей, переворачиваясь с боку на бок, надрываясь от сухого непроходящего кашля.

Тяжелобольных отправляли на базы и в лесные госпитали. Приближалась зима. Надо было подумать о будущем.

В один из дней вопрос этот обсуждался на совещании у командования.

В шалаше Сикорского Юрек встретил Клена. Они молча взглянули друг на друга.

Сикорский тяжело дышал. Клен натянул ему до самого подбородка мешок, служивший покрывалом. Показались босые ноги. Клен горько усмехнулся.

— Ну и длинный же ты, Сикорский!

Выбежал из шалаша и через некоторое время вернулся со своим стеганым мешком.

— Вот! — набросил он его на голые ноги Сикорского. — А то застудишь конечности.

— А-а… — Сикорский хотел что-то сказать, но Клен перебил его:

— Бери, Сикорский, бери… Теплее будет.

— А… ты?

— Я лягу с Юреком. У него теплая спина, а в жизни самое главное — это спина. Можно жить без головы, но без спины — нельзя. Тебе, Сикорский, этого не понять. Ты еще младенец, — говорил он не останавливаясь, чтобы как-то развеселить Сикорского.

Дождь тонкими ручейками стекал с веток на размокшую землю. Сикорский смотрел на них, пытаясь улыбнуться. Он не предполагал, что Клен, который любил подтрунивать над ним, теперь, когда он заболел, окажется таким.

— Хо…

— Холодно, да? — договорил за него Клен, но больной энергично замотал головой.

— Хо… Хороший ты парень!

— Ладно, ладно. Ты еще меня плохо знаешь!

Снаружи донесся свист.

— Приглашают на сбор. Надо идти!

Вылезли из шалаша. Дождь лил как из ведра. Посеревший лес истекал водой. Холод пронизывал до самых костей. Партизаны построились. Совещание у командования, должно быть, закончилось принятием какого-то важного решения. Никто, правда, на многое не рассчитывал. Что можно сделать в создавшейся ситуации? Домов в лесу не построишь, продукты с неба не упадут, а продержаться так до зимы невозможно.

Сообщили решение командования: отряд делится на две группы: одна возвращается на базу, другая прорывается через линию фронта. Каждый выбирает сам, куда идти.

Василь подошел к Юреку:

— Ну, сынок, куда пойдешь?

Юрек заколебался. Фронт… Как выглядит этот фронт, который по-прежнему грохочет по ночам, вселяя в них надежду? Воображение рисовало различные картины. Иногда он казался линией сплошного огня и дыма, другой раз — длинной извилистой лентой траншей, изрытых снарядами и обнесенных рядами колючей проволоки, в третий раз — уходящими вдаль на многие километры цепями стреляющих друг в друга солдат. Однако всегда это была страшная зона смерти, ад, растянувшийся изогнутой линией по земле. Как прорваться через эту линию? Возможно ли это вообще? «Кто-то из нас должен дойти», — вспомнились ему слова Здзиха. Дойти — это не значит дождаться. Именно дойти.

— Не знаю, — ответил он Василю.

Он должен был посоветоваться еще с другими. Мнения разделились. «Поступлю так, как Горец», — в конце концов решил он. Своего прежнего командира он встретил перед совещанием у командования. Его обычно румяное лицо осунулось, над ввалившимися щеками еще больше выделялся орлиный нос.

— У меня к вам вопрос, командир.