сюда звоночки их упряжи. В густых садах прятались жилища. В решете листьев трепетали золотинки солнца. Здесь застыл древний уклад и мир. И этот лад природы передавался сердцу.
«Вы уже знаете, куда мы идем?» — отозвался мой попутчик.
«Загадками говорите», — потупился Алекса.
«Почему загадками. Мы идем за одним и к одному».
Парень морщил лоб, усиленно что-то обдумывал.
«О ней думаешь, об Эмешке?» — спросил я прямо.
«Не хочу об этом говорить. О любви надо молчать, дабы не завяла».
«Еще один набрался суеверий… Хоть знаешь, откуда у нее такое странное имя?»
«Нет», — вдруг ожили его глаза.
«Носит она имя матери давнего угринского вождя Алмоша. По преданию, ей приснилась чудесная птица Турул, похожая на сокола, и предсказала, что ее дети, внуки и правнуки станут большими королями. Эмеша родила от сокола сына Алмоша, а тот — Арпада, под чьим руководством произошло великое переселение мадьярских племен. Было то почти десять веков назад, и наше Мукачево облюбовали они первым. Путь целого народа от Дома — до Дома…»
«Удивительная вещь. Сколько всего намешано! Отец Эмешки считает себя чистым мадьяром, мать русинка, одна бабка словачка, другая гуцулка, а деды — жид и поляк. Какой он тогда крови, какого племени она?»
«Хочешь знать, какого.
«О, тогда она русинка!» — обрадованно воскликнул Алекса.
«Ну и слава Богу», — сказал я. А сам подумал: «Ты, парень, и не догадываешься, как важно для тебя сие путешествие. Если, вестимо, пойдет все навстречу.
А мы шагали дальше. Спустились в приозерные луга. Мужчины в широких фильцевых[355] шапках косили, а женщины, завернутые в белые коконы, раструшивали. Роса дымком курилась под волосами. Перекликались на мягком лемковском говоре. Близ Дунковицы я зашел в крайнюю хату и выменял зайца на брашно[356]. Будет из чего печь опресноки к дичи. А зеленой приправы — целый здешний мир в лугах.
Приправлять следовало и нашу ходку. И я делал это с удовольствием, ибо травы, что как раз полнились соком, будто просились — ежели не в руки, то хотя бы в разговор. Хоть поверхностно, хоть на ходу, открывал я молодому товарищу сокровища «живла». Ибо для лекарства годится все: и мох-трава, и баба крива. Часто чем на вид никчемнее, тем полезнее. Будто сам Господь под ноги нам толкает — бери, укрепляйся.
Вечером мы ели хлеб дорожный. А из чего? Из корня пырея и семян щирицы. Может, и не такой вкусный, как пшеничный, зато сытнее и полезней. На любую хворь хорош пырей. Ибо что такое болячка: отек, собирание мертвой воды в каком-то месте тела. А пырей ее забирает, чистит протоки, легкие, кишки, кровь, разрушает камни. Снимает ломоту и боль. Для всех диких животин это первое лекарство. Если все лето его употреблять, то можно вернуть утраченное зрение… А тут и лопоухий собрат его — лопух. Всем докторам доктор. Излечивает без следа печень и почки, немощи позвоночника, затягивает переломы костей, сглаживает всякие язвы кожи. Много ли таких, которые возьмутся лечить паралич? А лопух лечит. И рассеянность мозга, и сердечную слабость, и воспаленные узлы… Топчем ежедневно молочай, а это не сорняки — золото. Им рачицу внутренностей можно истребить, заживить ревму и воспаление суставов, омолодить кости, освежить кровь. Встретишь молочай, что не цвел, сохранил силу, — выкапывай без раздумья. Простудился — толчи корни пырея, лопуха и молочая, пропекай и заваривай. К утру будешь здоров. А какой вкус, какой запах у того горячего напитка!