другим способом.

Открытие звуковых повторов, конфигурация согласных букв в «Медном всаднике», напоминающая химические формулы белка, — поэтическая реальность, которую не объяснишь формулами школьного учебника. Поэтическая интонация становится паспортом поэта. Публикуются частотные словари, и мир русской лирики открывается читателям с неожиданной стороны. Эта сторона поэтического творчества всегда была важна для поэта.

Я верю, что с помощью кибернетики обязательно будет найдено что-то очень важное для стиха, для поэзии, для литературы, для искусства. Что-то будет открыто вроде нового грамматического закона, не упрощающего русскую грамматику и правописание, а наоборот, усложняющего, обогащающего понимание русской литературы. Все поэты, начиная с Пушкина, добивались результатов лишь эмпирическим опытным путем. Оказалось, что для науки работы тут непочатый край. Все это предвидел гений Белого.

Каждое мое стихотворение — и «Раковина» в том числе — представляет собой поиск, вооруженный самыми последними достижениями русской лирики XX века.

Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Нам слишком много прощено».

Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Это — большое стихотворение, называвшееся «Недостоверная мечта»: то, что напечатано в «Шелесте листьев», — пятая часть стихотворения. Я сожалел сначала об этой хирургической операции, а потом пригляделся, чуть привык и холодно рассудил, что оставлено — лучшее, что в стихотворении было.

Многословие многих колымских моих стихов объясняется тем, что стихи сочинялись в самой неподходящей обстановке, а возникновение, появление требовало немедленной фиксации, пусть в несовершенном, неожиданном виде, лишь бы это все закрепилось, и я смог бы к этим стихам, к этой работе вернуться. Я должен был освободить мозг немедленно.

Я делал попытки вернуться к работе над колымскими черновиками. Эти попытки кончились ничем. Вернуться оказалось невозможно. Лучше, проще, легче было написать новое стихотворение, чем превращать этот колымский черновик в материковский беловик. Чем дальше, тем яснее было сознание, что запас новизны — безграничен, и колымские черновики никогда не будут черновиками. Впрочем, есть стихи, работ над текстом которых привела к положительным результатам. Это — «Стланик». Но в большинстве случаев все кончалось ничем — потерей времени и ненужным нервным напряжением, крайним напряжением — ибо ведь нужно было вернуться памятью, чувством, волей назад, в ту жизнь. Оказалось, что нельзя, не под силу. Без этого нравственного, чувственного возвращения оказалось невозможным не только написать новое по материалу черновика, но и править хранимое в папках, в бумагах времен до «Колымских тетрадей». Будет ли возможность вернуться к этому материалу? Нет, не будет.

В стихотворении «Мечта ученого почтенна» утверждается некая новая поэтическая истина. Именно: стремление к высоким целям в творчестве делает человека выше самого себя. Пример — не только Некрасов, Гейне, но и любой акт большой поэзии. Высокая цель в искусстве увеличивает силу одиночки, поэта, делает его способным повернуть общество или удержать от гибельного поворота. Это — задача всякого поэта. У поэта должна быть постоянно мысль о своей собственной огромной силе.

Написано в 1956 году в Калининской области в поселке Туркмен. Одно из стихотворений, где наиболее полно выражены мои поэтические идеи, художественная система.

Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Одно из важных стихотворений, обобщающих мой северный опыт и мою формулу искусства. Печатается по истинному тексту.

Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

Комментарий автора: «Модница» датирована 1940 годом, но это — датировка условная.

Я уехал из Москвы в 1937 году, а получил возможность одиночества — главного условия творческой работы — лишь в 1949 году. Все написанное мною до того времени не записано. Были ли отдельные строфы, строки стихами я сказать не могу. Я пытался кое-что заучить, запомнить, но оказалось, что это — напряженная работа, ничего в памяти не осталось. Все было тут же стерто более важными для меня, более яркими впечатлениями, при встрече с которыми искусство отходило на второй план, не могло укрепиться в мозгу. Иногда в памяти кое-что воскресало, после 1949 года. Воскресли стихотворения «Игрою детской увлеченный.» и «Модница», которую я очень приблизительно отношу к 1940 год. От этих четырнадцати лет осталось несколько десятков стихотворений, может быть, сотня, не более. Мне было бы крайне любопытно — не важно, а любопытно — перечесть эти стихи, но сделать это — невозможно. Все безнадежно утрачено и никогда не воскреснет.

Записано в 1949 году на ключе Дусканья в первую же тетрадку, которую я сшил из оберточной бумаги. Но написано несколько лет ранее и случайно хранилось в памяти — утратилось другое бесследно, гораздо более важное, значительное и дорогое для меня — так мне это запомнилось при забывании, при потере на снегу. Где было потеряно, что потеряно? На эти вопросы ответить нельзя. А потеряно — безвозвратно. Поднять те пласты, где все это находилось и терялось, — у меня нет сил.

А вот «Игрою детской увлеченный…» — слабое по существу стихотворение — в памяти почему-то осталось. И важности для меня эго стихотворение не представляло и не представляет. А заглянул я в свои «Колымские тетради», вывезенные с Дальнего Севера таким чудесным образом в 1951 году, — «Игрою детской увлеченный…» там есть.

Написано в 1949 году на ключе Дусканья. Из самых, самых первых стихотворений, записанных мной, еще не боявшимся многословия.