короля — было ощущение, будто находишься в зоне оккупации. В егер­ской избе вовсю работали оперативники и следователи, пытаясь восстановить события и выявить виновника про­пажи принцессы — скандал назревал нешуточный.

Зарубина пригласили на беседу одним из первых и трепали вопросами более часа: интересовались его ро­лью в произошедшем, выясняли отношения с нечистой силой и причастность к ней Госохотконтроля. Он отлич­но помнил историю с пингвинами, свой вояж в Антаркти­ду и любопытство журналистов, поэтому был сдержан и скуп на слова. Все чудеса вешал на игрушку, китайскую куклу, и тихий, безобидный протест населения против местных предпринимателей, которые обездоливают ту­земцев. Собеседники в погонах от таких речей морщи­лись и всё время подбивали доказать или опровергнуть существование снежного человека, леших, русалок, ки­кимор. Ещё недавно имеющий чёткие убеждения, Зару­бин не отважился сделать ни то ни другое, чем ввёл со­беседников в ещё большее заблуждение, и был отпущен без права выхода с территории.

Всем, кто принимал участие в поиске, разрешили от­дохнуть, оставили только дежурного, егеря-конвойника, не спавшего две ночи и похмельного. Зарубин дал ему ко­ньяку и, нарушая правила внутреннего распорядка, вынес на гульбище раскладушку с одеялом. Бывший конвоир мгновенно захрапел, а сам Зарубин никак не мог уснуть в жарко натопленной башне и пошёл бродить по терри­тории базы, высматривая место, где можно незаметно перескочить высокий острожный забор. Охрана бдела, покой и безопасность короля стерегли его собственная стража, силы милиции и губернаторские телохраните­ли; база на время пребывания венценосного преврати­лась в осаждённую крепость. Ворота всё время держали на запоре и под надзором подчинённых Кухналёва, вдоль острога по периметру дефилировали патрульные. Место было, прямо сказать, не для прогулок, ибо стража прове­рила документы у Зарубина, после чего всё равно коси­лась, если он приближался к губернаторскому особняку, где пребывал венценосный. Но более всего бесили окри­ки его личной охраны, отчего-то на немецком:

— Хальт! Ком цурюк!

Скорее всего, они и перетянули струны к тому мгно­вению, когда вышел полковник

— Ну что ты слоняешься? — просипел нудным ше­лестящим голосом. — Напрягаешь охрану! Иди в свою башню и не маячь. Оберегай пространство, херувим ше­стикрылый!

После неудачного прочёсывания пижменских лесов он простыл — кашлял, сопливил и выглядел несчастным. И по массе был тяжелее, толще, да ещё его подчинённые торчали в пределах видимости. Но даже всё это не удер­жало от выплеска затаённой ненависти и мгновенного гнева: Зарубин врезал ему прямым в нос так, что голова мотнулась и затрещала толстая шея. Должен был уйти в нокаут — тренированный Кухналёв отскочил, устоял на ногах и очумело вытаращил глаза.

— Ты что дерёшься? — спросил обидчиво и шмыгнул носом. — У всех нервы! Не у тебя одного... Сразу драться?

Его натасканные церберы среагировали запоздало и как-то невыразительно: подскочили и встали в расте­рянности, ожидая команды. Зарубин понял: сейчас со­мнут, скомкают, как лист бумаги, но полковник не стал обострять, пощупал нос, высморкался, пошевелил голо­вой и вдруг пожаловался:

— На нас с тобой теперь всё вешают! Мидак вывернул­ся, начальник УВД спрыгнул. Твой Фефелов вовсе ни при чём! Ты не обеспечил безопасность охоты! Отказался со­провождать принцессу. И я не предусмотрел возможных негативных событий! Я что, гадалка? Будто мы одни от­вечали за организацию охраны! Будто я посадил Костыля на лабаз!.. Ты же на совещаниях был, сам всё видел.

Зарубин извинился, пожал ему руку, нехотя поднял­ся на гульбище башни и даже не сообразил, что Кухна­лёв проговорился о вещах важных; вначале просто почу­ял себя ущемлённым в свободе передвижения. Но спустя полчаса оценил своё положение наблюдателя: здесь было слышно и видно всё, что происходило на базе. Вдобавок, сам никого не раздражал, поскольку оставался вне поля зрения, взирая, как херувим, на суету земную. Но самое главное — отсюда было легко сбежать, когда стемнеет, по­скольку наружная охрана давно и уютно устроилась под навесом возле костра и уже в сумерках станет от яркого пламени незрячей. Можно спуститься с гульбища по углу башни и сквозануть вдоль забора в лес. До развилки, где будет ждать Дива Никитична, всего-то километр...

Зарубин демонстративно вынес на гульбище крес­ло-качалку, набил трубку табаком и стал ждать вечера, превратившись в созерцателя.

Принцессу теперь искали спасатели, вертолёт кру­жил над пижменскими лесами, будучи на постоянной свя­зи с губернатором, и вести поступали неутешительные. С гульбища хорошо было слышно, как он связывается по рации с Фефеловым, выскочив на улицу, а потом, пода­вленный, потерянный, возвращается в егерскую избу, где следователи проводили опрос. В благодарность за при­ют и угощение проспавшийся дежурный егерь иногда поднимался к Зарубину на гульбище и рассказывал, что происходит на базе. Больше всех доставалось Недоеден­ному, которого беспрестанно трепали сотрудники ФСБ, обозлённый беспощадный Мидак, добрый генерал Гри­ша и озабоченный губернатор, который готовился докла­дывать президенту о результатах охоты. Бравый и само­уверенный охотовед давно превратился в затравленного собаками зайца: упрямый, несгибаемый бульбаш, достой­ный внук белорусского партизана, отбивался от нападок, отлаивался словесно и вызывал у дежурного егеря восхи­щение. Если доставали, а слов не хватало, он складывал две фиги, в том числе и на недоеденной руке, совал под нос сотрудникам и плевался при этом — корчил из себя невменяемого!

Приехавший на базу консул, внешне напоминавший средневекового инквизитора, тем временем мордовал не­счастного телохранителя принцессы, а по свидетельству дежурного егеря, домогался, предлагая замять дело в от­вет на сексуальные услуги, в России называемые грубо — педерастическими. И ещё молодой, но бесполого вида парень, в очередной раз отпущенный на час подумать, ре­шил покончить с собой — снял бельевую верёвку и пы­тался