Она вздохнула, покачала головой.

– Нет, это случилось через две недели, когда он истощил все запасы комплиментов и был так этим удручен, что ходил как в воду опущенный и только молча смотрел на меня. Просто смотрел. – В ее глазах заблестели слезы. – А потом он прошептал мое имя так ласково, так нежно, так искренне. «Паулина»… Вот и все, только имя, Паулина. Вот тогда-то я и поняла. У него ничего не оставалось в запасе, а он все равно не сдавался. – Она мечтательно улыбнулась и стала снова втирать ароматное масло в лодыжки и ступни.

Возможно ли, чтобы между Паулиной и Микаэлем действительно было что-то реальное и истинное, или Микаэль просто черпал уловку за уловкой из своего арсенала? Как бы то ни было, он снова взялся за старое и променял мою подругу на свеженьких девочек, гревших ему колени. Он забыл Паулину и отбросил все, что между ними было. Но от этого ее любовь к нему не стала менее реальной и истинной.

Я опустила голову и стала вытирать волосы. Я мечтаю коснуться твоей кожи, спрятать лицо в твоих волосах, пропустить между пальцев каждую темную прядь. Я подтянула мокрую прядь к носу и понюхала. Любит ли он запах роз?

Моя первая встреча с Рейфом прошла не совсем гладко, и я совсем не могла похвастаться, что любовь вспыхнула во мне с первого взгляда, как у Вальтера, когда он увидел Грету. И Рейф не осыпал меня нежными словами, как Микаэль Паулину. Но это же не означало, что происходящее с нами менее истинно и реально. Наверное, существуют сотни разных способов влюбляться.

Я просияла от удовольствия, когда Паулина примерила новый наряд, купленный мной для нее, – легкое свободное платье персикового цвета и нежно-зеленые сандалии. Проходив долгие недели в тяжелой одежде из Сивики, а потом в тусклом траурном одеянии, теперь она расцвела в летних оттенках.

– Какое облегчение, в такую-то жару. Я в восторге, Лия, лучшего и придумать нельзя, – говорила она, восторженно любуясь в зеркале своим преображением. Она повертелась из стороны в сторону и, прихватив с боков ткань, потянула в стороны, прикидывая ширину. – И я уверена, оно сможет прослужить мне до самого конца осени.

Я водрузила ей на голову розовую гирлянду, что сделало ее окончательно похожей на дриаду – древесную нимфу из сказаний.

– Твоя очередь, – повернулась она ко мне. Я надела свое платье – белое, расшитое лавандовыми цветами. Я покрутилась на одной ноге, поглядела в зеркало и почувствовала себя сродни облаку, не привязанному ни к чему земному. Узкая бретелька оставляла полностью открытым мое плечо, где отчетливо виднелась когтистая лапа и виноградная лоза, мы с Паулиной разом примолкли, созерцая рисунок.

Потом она протянула руку и потрогала когти. Медленно покачав головой, словно обдумывая увиденное, она вынесла суждение:

– Это очень тебе идет, Лия, это – твое. Не могу объяснить, почему, но это так.

Когда мы подошли к таверне, Рейф и Каден грузили на телегу столы из обеденного зала и корзины с ежевичными наливками, винами и вареньями Берди. При нашем появлении оба замерли и прекратили погрузку, медленно поставив на землю тяжелые предметы. Ни один не произнес ни слова, они только глазели.

– Видно, нам нужно почаще принимать ванну, – шепнула я Паулине, и мы дружно захихикали.

Поздоровавшись, мы зашли в таверну посмотреть, не нужна ли Берди еще какая-то помощь. Мы нашли хозяйку на кухне, где они с Гвинет упаковывали в корзину сладкую выпечку. Паулина с вожделением провожала глазами черничные лепешки с золотистой корочкой, ряд за рядом исчезавшие в корзине. Наконец, Берди не выдержала и угостила ее. Паулина вонзила зубы в край, пожевала, полузакрыв глаза от удовольствия, и проглотила.

– Я должна кое в чем вам признаться – вам всем, – выпалила она внезапно.

Мгновенно стихли разговоры, шум, звяканье кастрюль. Все обернулись к Паулине. Берди вынула у нее из рук надкушенную лепешку, которую та собиралась уложить в корзину.

– А мы знаем, – сказала она.

– Нет, – настаивала Паулина, – не знаете. Я…

Гвинет взяла ее за руки.

– Мы знаем, – спокойно повторила она.

После ее слов мы вчетвером, не сговариваясь, как по сигналу, отошли в уголок и сели к столу. Берди – у нее набрякли веки и выступили слезы на глазах – шепотом заговорила о том, что давно уже дожидается, когда же Паулина ей обо всем расскажет. Гвинет понимающе кивала в такт ее словам, а я изумленно переводила глаза с одной женщины на другую.

Их слова были спокойными и взвешенными. Руки соединены в пожатии, дни подсчитаны, горести взвалены на надежные плечи. Я протянула руки и стала частью этого целого – согласие, понимание, солидарность, голова Паулины на груди у Берди. Мы с Гвинет переглянулись молча, потому что к сказанному нечего было добавить. Наши отношения изменились. Мы стали сестрами, объединенными общей целью, солдатами элитной воинской части, готовыми вместе пройти все испытания. Мы все принесли присягу, обещая помогать Паулине – и все это за какие-то двадцать минут. А потом раздался стук в кухонную