милосердие.

Все мы – тоже в лохмотьях, с урчащими после дня строгого поста желудками – пристраивались к процессии и, следом за Первыми дочерьми, двигались к Сакристе для совершения священных таинств, благодарения и молитвы.

Я думала, что Рейф и Каден не придут. Берди сегодня не готовила завтрак из-за поста, а на чердаке над хлевом было тихо. Но перед самой Сакристой я заметила обоих в толпе. Гвинет тоже их рассмотрела. Все шли, опустив головы, слышались только голоса поющих, но она пробралась ближе ко мне и шепнула «Они здесь», как будто бы их присутствие было не меньшим чудом, чем явление богов, избавивших от гибели священный остаток, Выживших. Возможно, так оно и было.

Вдруг Гвинет ускорила шаг и догнала малышку Симону и ее родителей. У матери Симоны волосы были щедро сдобрены сединой – соль с перцем, а голова отца и вовсе была белой, как снег. Мне показалось необычным, что эти пожилые люди – родители такой маленькой девочки, но иногда небеса посылают нам дары, каких не ждем. Держа Симону за ручку и кланяясь у нее над головой, женщина за что-то горячо благодарила Гвинет. Дальше они пошли вместе. Я обратила внимание на то, что даже малышке Симоне, всегда так нарядно одетой, что я невольно обращала на это внимание, встречая ее в городе, родители умудрились найти какие-то обноски и лохмотья. А потом, шагая в нескольких шагах позади, я впервые заметила, что красноватые завитки на головке девочки только чуть светлее, чем рыжие локоны Гвинет.

Мы подошли к Сакристе, и толпа разделилась. Святилище было просторным, но не настолько, чтобы вместить весь Терравин вкупе с многочисленными гостями, приехавшими в город на праздник. Люди старшего поколения и Первые дочери были приглашены внутрь, остальным было предложено занять места снаружи, на лестнице, на площади перед входом, во дворике с гротом или на кладбище – жрецы читали обряды всюду – так, чтобы было слышно каждому. Толпа поредела, люди подбирали места, где им предстояло провести в молитвах большую часть дня. Я держалась поодаль, надеясь, но Рейф и Каден скрылись из виду. В конце концов, я побрела к кладбищу – единственному месту, где еще можно было преклонить колени.

Расстелив свой коврик, я поймала на себе взгляд жреца, стоявшего на верхних ступенях входа в Сакристу. Не сводя с меня глаз, он ждал. Я не знала его. Мы никогда не встречались, но Паулина провела так много времени в Сакристе – как знать, может, она что-то ему сказала. Но, даже если она и разгласила на исповеди нашу тайну, я знала, что жрецы связаны клятвой хранить молчание. Жрец продолжал сверлить меня взглядом и, когда я опустилась на колени, начал чтение священного текста, повествующего вначале об истории уничтожения.

Мне была известна эта история. Я знала ее наизусть. Как знали все в королевстве. Чтобы не повторять ошибок прошлого, мы должны помнить свою историю, передавая от отца к сыну, от матери к дочери, ибо хватит и одного поколения, чтобы навек утратить историю и истину. Историю рассказывали в каждой нищей лачуге, в каждом скромном домике, в каждом богатом дворце, старшие передавали ее младшим. Реган любил рассказывать ее мне и часто делал это, причем у него версия была куда более пикантной, чем мамина, в его рассказе реками лилась кровь, кипели сражения, рыскали хищные звери. Тетушка Клорис обильно приправляла свою версию темой смирения, а тетушка Бернетта всегда делала акцент на приключениях во время избавления – но в общем и целом это была одна и та же история, и она не отличалась от той, которую рассказывал нам сейчас жрец.