Как-то раз, пролежав всю ночь без сна и слушая, как мечется и стонет Паулина, я с утра ожесточенно атаковала паутину, которой пауки успели оплести крылечко гостевых комнат. Я представляла себе, как Микаэль веселится ночь напролет в пивной, усадив на колени очередную красотку. Он негодяй и не принесет ей счастья. Проследи, чтобы Паулина держалась от него подальше. Но при этом он остается гвардейцем и сражается в доблестной королевской гвардии. От этого мне становилось тошно. Воин с медоточивым языком и ангельским лицом, но с черным, как ночь, сердцем. Всю свою злость, все негодование я вымещала на восьмилапых созданиях, свисающих с балок. Рейф – случилось так, что он проходил мимо, – осведомился, какой из пауков осмелился ввергнуть меня в такое мрачное расположение духа.

– Боюсь, он не из числа этих ползучих тварей, а из тех, кто ходит на двух ногах – и я с удовольствием огрела бы его дубинкой вместо метелки.

Не называя имен, я рассказала ему о негодяе, который обманул девушку и разбил ей сердце.

– Каждый может допустить ошибку, – заметил Рейф и, отняв у меня метлу, невозмутимо вымел паутину из мест, до которых я не дотягивалась.

Его бесстрастие меня возмутило.

– Злонамеренный обман – это не ошибка. Он действовал с холодным расчетом, – сказала я. – Это тем более мерзко, что при этом он клялся ей в любви.

Рейф замер на месте с поднятой метлой, будто окаменел.

– А если человеку нельзя верить в любви, – закончила я, – ему нельзя верить ни в чем.

Рейф опустил метлу и повернулся ко мне лицом. Я увидела, что мои слова задели его всерьез. К моей тираде в адрес негодяя, произнесенной в сердцах после бессонной ночи, он отнесся как к глубоко продуманному манифесту. Рейф оперся на метлу, а у меня екнуло сердце, как каждый раз, когда я смотрела на него. С виска у него сбежала струйка пота.

– Мне жаль, что твоей подруге пришлось пройти через такое, – начал он, – но обман и доверие – разве все это так уж безоговорочно?

– Да.

– И тебе никогда не приходилось обманывать?

– Приходилось. Но…

– Ага, значит, возможны оговорки.

– Нет, когда речь идет о любви и том, какими средствами завоевывают чье-то расположение.

Он наклонил голову, соглашаясь с моими словами.

– Ты думаешь, что и твоя подруга чувствует так же? Простит ли она его когда-нибудь за обман?

Сердце у меня по-прежнему щемило при мысли о Паулине. И при мысли о себе самой. Я решительно мотнула головой.

– Никогда, – прошептала я. – Подобное нельзя простить.

Он прикрыл глаза, будто представляя себе этот груз непрощенной вины. Эту черту я ненавидела в Рейфе – и ее же любила. Он подвергал сомнению и оспаривал любые мои слова, но при этом так внимательно слушал! Он слушал меня так, будто каждое мое слово имело значение.

Хотя уже наступила середина лета, настоящая жара только теперь добралась, наконец, до морского побережья, и я все чаще бегала к насосу, чтобы ополоснуть разгоряченное лицо. В Сивике лето иногда не наступало вовсе, а по холмам круглый год клубился туман. Только выезжая на охоту в глубь страны, мы могли в полной мере прочувствовать настоящий летний зной. Теперь я поняла, что легкие юбки и открытые блузки местных девушек в этих краях не только приличны, но и необходимы. Тот скудный гардероб, который мы с Паулиной привезли из Сивики, совершенно не соответствовал климату Терравина, однако принятые здесь блузы и платья без рукавов создавали для меня проблему другого сорта: я не могла разгуливать по городу с вызывающей свадебной кавой на плече.

Я призвала на помощь Гвинет, кусок едкого мыла для стирки и жесткую щетку – одну из тех, которыми Берди скребла картофель. День был жаркий, так что Гвинет с радостью отозвалась на мою просьбу, и мы отправились к ручью на заводь.

Гвинет осмотрела каву, поводила пальцами по моей спине.

– Ты знаешь, а ведь бо?льшая часть уже сошла. Остался только небольшой участок на плече.

Я вздохнула.

– Прошло уже больше месяца. За это время рисунок должен был бы сойти полностью.

– Но на плече он еще очень яркий. Я даже не знаю…

– Вот! – и я решительно протянула через плечо картофельную щетку. – Не бойся, нажимай как следует.

– Берди с тебя шкуру спустит, если узнает, что ты делаешь с ее кухонной утварью.

– Неужели моя спина грязнее картошки?

Гвинет хмыкнула и приступила к делу. Я старалась не отклоняться, пока она терла мою кожу жесткой щетиной и разъедающим мылом. Через несколько