Старый король пристально посмотрел на сына – ну и что за блажь на этот раз?! Покусал губы, окруженные продольными чертами зрелости, и сдержанно кивнул.
– Если однажды я введу в дом Шиаду Ангоратскую как законную супругу и мать народа, как ты примешь ее? Прежде чем отвечать, подумай, – предугадал Агравейн по лицу Удгара.
Старый король насупился и подобрался так, будто намеревался отразить сильнейший натиск. Только ему покажется, что удалось урезонить сына насчет этой жрицы, только Удгар вздохнет с облегчением, как спустя три-четыре месяца его неизменно вновь настигает такой вот разговор по душам.
– Наследница династии Сирин никогда не сидела ни на одном из тронов Этана, – безапелляционно заявил владыка.
Это было правдой: даже Нилиана Сирин, родившая Элориху Девятому двоих детей, никогда не была владычицей Иландара. Рожденных от него Нироха и Мэррит король приказал признать законными на пятьдесят втором году, когда стало ясно, что его жена не в силах подарить наследника. Когда она наконец соизволила оставить его вдовцом, Элорих уже достиг зрелости. Даже женись он снова, пусть бы и на самой плодовитой девице из всех, он вряд ли дожил бы до совершеннолетия преемника. В то время как его сыну Нироху было уже почти двадцать и его знал весь двор. В конце концов, Нирох и Мэррит получили имя Страбонов, но их мать Нилиана всегда оставалась Сирин и никогда не была королевой.
Агравейн меж тем допытывался у отца:
– Если бы я мог…
– Ты не можешь.
– Пап, ну хотя бы нафантазируй! Ну что ты за…
– КОРОЛИ НЕ ФАНТАЗИРУЮТ! – гаркнул Удгар.
Агравейн собрался. Два одинаково упорных янтарных взгляда схлестнулись, как грозовые тучи в небе.
Удгар прочистил горло:
– Проведай Ришильду. Женщине особенно нужно внимание, когда понесла.
Агравейн поднялся так резко, будто под каждым коленом распрямилась взведенная пружина, не меньше тех, что обеспечивают мощь осадных онагров.
– Очень удобно, не правда ли? – нахмурился Агравейн. Ну вот, он посерьезнел, помрачнел Удгар. Вокруг крупной ровной переносицы собрались густые паутинки морщин – не этого он добивался.
– Что ты имеешь в виду? – нарочно поддержал недовольный тон Удгар.
– Жениться на женщине, которую любил, а потом всем говорить, что было наоборот.
Старый король шарахнул ладонями о стол и вскочил тоже:
– Агравейн!
– Давай, прочитай мне нравоучение о том, что ты едва знал мою мать, прежде чем состоялась свадьба, – ядовито отозвался Железногривый.
Удгар скрипнул зубами.
– Я едва знал ее, – отделяя каждое слово, проговорил король, не отводя глаз от лица Железной Гривы, – прежде чем мы поженились. Я видел ее всего четыре раза!
Агравейн недобро оскалился:
– Верно. Она говорила то же самое. И ведь это оказалось таким большим препятствием, чтобы влюбиться без памяти еще в первый?
Не давая отцу опомниться, Агравейн вылетел из кабинета со скоростью булыжника, пущенного из катапульты, с таким грохотом хлопнув дверью, что караулившие по ту сторону стражники синхронно подпрыгнули.
Старый король покосился на дверь недобро, сел. Признавать сыновью правоту он не собирался даже в мыслях.
Удгар вздохнул: он знал сына, страшно любимого, всяким: собранным, разнузданным, лихим и неуправляемым и в ярости, и в веселье, безрассудным и расчетливым, гневным и довольным жизнью до неприличия. Но еще никогда не слышал в его голосе столько горя.
В тот вечер Агравейн даже не думал появляться за ужином или проведывать супругу. Которой, как сообщили днем, недужилось всерьез. Вместо этого он тайком сбежал в городской дом молочного брата Астальда, залпом осушил две пинты темного крепкого эля и, опрокинув на стол приведенную другом рыжую красотку с пышными формами, до темноты в глазах сорвал всю злость.
Астальд с пониманием оставил дом, влез на крышу и всю ночь смотрел в безлунное небо.
Эйя внесла в комнату Таниры прекрасное платье персикового цвета с квадратным вырезом (будь у Таниры пышная грудь, он бы очень выгодно ее подчеркивал), фестонами по основной юбке и рукавами длиной до полу. К платью приложила украшения из розового жемчуга и перламутра, легкий струящийся плащ. Черную ленту с фамильным знаком Салин – тонкий, длинный вздернутый стержень, символизирующий Опаловую Башню, главную цитадель столицы – царица повязала девице на предплечье, заверив, что новый наряд для женщины – нередко новая жизнь.
Девочка облачилась в обновки с радостью и выглядела прехорошеньким ребенком: одиннадцать лет – это, как ни крути, детство. А в детстве все удивляет сильнее положенного.
