Первые дни нам приходится очень странно и тяжело. Мы находим местечко, где можно упасть и даже поспать. Беженцы занимают каждый квадратный метр и каждую нишу. Салли Калпеппер с Джимом Хепсобой делают себе гамаки и спят высоко над каменным полом. Я тоже пытаюсь. В гамаке ломит спину. Тогда я начинаю бодрствовать по ночам, а отсыпаться днем, когда на полу есть место. Замок поделили на три части: Захир-бей и его монахи устроились на верхнем этаже, рядом с башней, команда Гонзо (включая нас) – в передней и на разрушенном балконе, а катирские беженцы разместились в остальных частях здания, хотя слово «разместились» не вполне передает суть дела. Мы с Ли заглядываем в комнату, где провели нашу первую ночь. Там сейчас живут три семьи, включая двух раненых и старуху, которая от гнева плюется и заикается. Мы почтительно киваем в ответ на заявление, что наших матерей сношали дикие псы, и стараемся не вдыхать запах крови и пота, который источают ее племянник с другом. Карга – хотя несколько дней назад она была почтенной матроной, а может, и остается ею под слоем грязи и изнеможения – что-то мычит, а ее племянник услужливо переводит. Он говорит монотонно, не заботясь об ударениях и паузах: просто раскладывает перед нами английские слова, чтобы мы связывали их по своему усмотрению.

– Мои сыновья. Вы отобрали моих сыновей. И за что? За что? Я любила своих сыновей, то были мои единственные сыновья, других у меня нет. И дочерей нет. Вы их забрали. Никого не осталось.

Таким скучающим и беспристрастным тоном он продолжает до тех пор, пока не добирается до кульминации: будь прокляты наши дома, наше семя и наша страна, покуда не омоется небо Кровью Господней и суд Божий не настигнет нас адским огнем. Тут юноша сообщает, что его тетя очень злится и он тоже. Дабы мы в этом убедились, он поднимает голову, но в его глазах только пустота. Юноша пожимает плечами.

– Я видел, как исчезала земля, – говорит он, словно это все объясняет.

Тетя бросается в его объятия и изливает слезы и сопли ему на грудь, но, когда мы уходим, бросается за нами по коридору, точно бешеная кошка. Ли уводит меня прочь, но тетя не унимается и рывками, будто ее дергают за нитку, бежит за нами. Она испускает душераздирающие вопли, и вскоре нас уже преследует целая толпа угрюмых мужчин и печальных женщин.

Мы выбегаем во внутренний двор, мощеный и ровный. Посреди разбитого фонтана зияет колодец. Все, кто не идет за нами, сидят тут как попало, друг на друге, в ящиках и на двухъярусных кроватях, образующих город-улей. Когда мы входим, наступает тишина, нарушаемая только визгами и хрипами тетки. Я впервые вижу людей Аддэ-Катира рядом, а не с безопасных высот бронетранспортеров, и мне приходит в голову, что в такой ситуации они не станут сдерживать ярость. Какой-то парень поднимает с земли палку, пригодную для битья, воспитания животных и умерщвления врагов, но тут из середины двора раздается бешеный вопль, и все поворачиваются в ту сторону.

– Блудница! Что это?! – Наш старый знакомый в страхе смотрит на ребенка в рваной голубой пижаме. Даже младенец, поедающий сырое мясо, не мог бы вызвать столь неподдельного ужаса. – Мерзость! Чудовищно! Откуда это взялось?! Нет, нет, молчи, я знаю – здесь полно подходящих мужчин. Надо только найти самого жалкого, истекающего кровью идиота, который от безвыходности мог уложить тебя в свою постель. Или постель была моя?! Но как ты родила его так быстро?! А? Отвечай! Верно, зачем тебе девять месяцев, презренная шлюха, ты готова плодить исчадий хоть каждый час! Где-то тут наверняка валяется скорлупа, из которой он вылез. Ты демон – вот кто! Тварь из ада, где живут и нежатся в вонючем мареве инкубы, сатиры и женщины с паучьими ногами! О, бедный Рао Цур, женился на гнусной дьяволице с вечной течкой! Умей она хотя бы готовить…

– Дубина! Ребенок твой, ты это прекрасно знаешь, и родился два года назад! О, ради всего святого… Неужели тебе нравится выставлять напоказ свое скудоумие?! Да, да, нравится! Ты назвал его Джуном и день деньской квакал с ним, точно жаба, когда должен был торговать! Несколько месяцев подряд ты восхищался своим спиногрызом и не обслужил ни одного покупателя! Он плевался в них, швырял всякие мерзости. Яблоко от яблони! Клиенты от него сломя голову бегут. И вот уже два года мы живем в нищете. Да, в нищете! И кстати, Рао Цур, чей нежный желудок больше не терпит моей еды, а сердце охладело к долготерпеливой жене, это и мой ребенок! Мы с тобой спали, ты и я. Я говорю «спали», хотя скорее сношались. Тебя это удивит, но любовник ты неважный. Сплошь ухи да охи, сама бы лучше управилась!

– А, вот как? Любовница Онана – вот кто такая Веда Цур! Солистка! Только, помнится, она вся извивалась, тряся непотребными грудями, а с губ ее летели такие стоны, что кисло молоко и кошки глохли!

– Ха! Признал! Ты со мной любился! Черна твоя страсть, Рао Цур, как светлы были дни моего целомудрия! Конечно, я кричала! Я звала на помощь! А что еще делать, когда тебя колошматят такой дубиной… – Ее муж распахивает глаза, и Веда Цур резко закрыват рот.

Она попала в то ужасно неловкое положение, когда все вокруг умолкают, а ты продолжаешь выбалтывать сокровенные тайны в полной тишине. Помню, однажды я сказал «…голые ниже пояса, но за перьями не видно» в лекционном зале, битком набитом моими профессорами. Речь шла о динозаврах, птицах и эволюции, но попробуйте объяснить это сотне улюлюкающих преподов.

Веда Цур переступает с ноги на ногу. Опускает глаза. С ее пухлых манящих губ срывается робкий смешок. Рао Цур тоже неловко поводит плечами. Катирцы недоуменно молчат. Пролейся сейчас дождь из лягушек или взойди солнце на севере, никто бы этого не заметил. Рао Цур мямлит «Хмм, да» и больше ничего не может придумать. Он неуклюже обнимает жену и притягивает к себе виновника их ссоры, а потом из-под коробок и одеял вылезают еще несколько детей, и вот уже семья Цуров в полном составе. Тут происходит самое удивительное: Рао целует жену, словно они только что обвенчались, и он