как пляжный мяч – она возникает на самой верхушке, шатается, как пьяная, и вопреки всем законам физики вновь летит кувырком по следующему шесту. У Лианы великолепное пространственное зрение и непоколебимое равновесие – такому человеку не грех доверить автобус. Тем временем Айк будет помогать мне. Странно видеть его на моем месте и сидеть за рулем. Внутри просыпается безрассудное головокружительное желание, будто стоишь на краю обрыва: хочется совершить очень плохой поступок. В случае с обрывом, конечно, прыгнуть; меня же подмывает достать пушку и напичкать Айка свинцом, как обошелся со мной Гонзо. Упрятываю это желание подальше, в самый безумный и скверный отсек подсознания, где ему и место.
Завожу двигатель. Анабелль немелодично урчит, как медведь в спячке, переваривающий кларнетиста.
– Домой, – отвечаю я. – В Криклвудскую Лощину.
Айк Термит бросает на меня любопытный взгляд. У него опять такое лицо, будто он хочет лучше разобраться в происходящем. Наверное, мне тоже стоило бы.
– Бывал там? – спрашиваю я.
Айк Термит пожимает плечами:
– Нет, но слышал.
Спускаю Ли с привязи.
Айк Термит и Артель мимов Матахакси совершают нечто вроде паломничества. По всей видимости, когда-то в Криклвудской Лощине жил очень уважаемый мим (если о миме вообще можно так сказать), и после его смерти подчиненные превратили его дом в маленький музей. Мимские принадлежности помещены под стекло и выставлены на обозрение как реликвии Мастера. Газовая горелка и реторта (для изготовления грима), мягкие туфли, швейная машинка (нынче мешковатых штанов почти не шьют), целая стена фотографий, запечатлевших исторические моменты. Мастер жмет руку королю Кубритании, Мастер танцует самбу с двумя принцессами. Мастер выполняет форму «Забраться на стену, Шагнуть Неизвестно Куда» перед тайским послом, и тот чуть не лопается от смеха. Мастер снимается в фильме «Тихая жизнь», где он играет мрачного убийцу, который мечтает смешить людей. Айк Термит заверяет меня, что музей потрясающий, хотя там немного грустно. Это единственный музей на свете, где нет аудиогида.
Я потрясен. Как вышло, что я ни разу там не бывал? В детстве Ма Любич водила нас по всем музеям города. Айк Термит вежливо поясняет, что в ту пору Мастер был еще жив.
Он удаляется, на ходу разминая затекшие ноги (сиденье у Анабелль крепкое и надежное, но удобным его не назовешь), преследуемый вереницей беретов, воротничков под горло и почтительных кивков. Мимы похожи на маленькую армию, очень сдержанную и серьезную. Собственная странность их не смущает. Они такие, какие есть.
Везет им.
Я на углу Лэмбик-стрит, где раньше была кузница. Вперед уходит Пэклхайд-роад, слева от меня, ярдах в двухстах, школа Сомса. За ней начинается переулок Дойля, на конце которого стоит имение «Уоррен», где жила Элизабет, если не ночевала у мастера У. (Это по сей день оставалось бы для меня загадкой, не познакомься я с
В другой стороне находится дом Любичей. Ослы давно отошли в мир иной, где нет заборов, гавкающих собак и Лидии Копсен, пытающей их своим дурным вкусом. Старик Любич никогда этого не говорил, но, скорее всего, они почили во время Овеществления, когда Криклвудскую Лощину отрезало (отрезало в буквальном смысле – южный конец городка съела брешь, которую затопило море, и рядом с кинотеатром протянулся новый пляж) от остального мира. Еды стало мало, а ослам нужно хорошее питание. Гонзо считает, что они умерли естественной смертью и похоронены под розами. Смерть в самом деле была естественной – в тяжелые времена их съели хищники высшего звена.
Перед свадьбой я пил чай с родителями Гонзо – «за дружбу прежних дней». В пору Овеществления жизнь Криклвудской Лощины оживилась: с холмов за едой и товарами, но главным образом за жертвами и чужим добром пришли бандиты; страшные звери бродили по шоссе и напали на мэра; Эссампшен Сомс возглавила небольшой вооруженный отряд против пресловутых каннибалов, но ни одного каннибала так и не было найдено. А когда Лощина вернулась на карту мира, пошли слухи об Исчезновениях – местечко под названием Хейердал-Пойнт якобы целиком сожрали чудища. Но такое происходило везде. Лощина стала моим убежищем. Она была простой и безопасной, а этого мне и хотелось среди предсвадебной суеты, когда все готовились меня женить. Старик Любич стал морщинистее и сварливее, бормотал что-то о монстрах, бандитах и опасностях нового мира и строил большой черный улей для особых пчел. Он все не шел домой – Ма Любич улыбнулась и вынесла ему лепешку на пластиковой тарелке.
Нет, к Любичам мне еще рано. И Евангелистке я не смогу смотреть в глаза, ведь я до сих пор не знаю, где Элизабет. Она так и не вернулась с Вранова поля, однако это еще ничего не значит: тогда бесследно исчезло четыре миллиарда людей. Глупо винить себя за это неведение, но я виню. Словом, я могу пойти только к берегу нового моря, на Аггердинский утес, – к дому моих родителей.
Некоторые воспоминания черно-белые, трафаретные. Когда пробуешь их оживить, разум сам все раскрашивает, заполняя пробелы цветом и тенями. Если быстро-быстро обернуться, успеешь заметить себя, перекрашивающего стены под цвет того, что было, но с годами стерлось из памяти. Другие основаны на смутных ощущениях – сплошь цвет и никаких подробностей. Гостиная в родительском доме запомнилась мне прохладной, голубой, с
