— Почему же вы не поступили так же?

— Я вижу в действии искусство. А всякое искусство — философский инструмент, с помощью которого мы можем еще на один микроскопический шаг проникнуть в глубины тайны.

Флэндри молча взглянул на Айхарайха, а затем прошептал:

— В моей памяти застряло стихотворение, вернее, перевод с написанного более тысячи лет назад оригинала, которое рассказывает о том, как Пан — вы же знаете наши классические мифы — сидит на берегу реки, болтает ногами и своими козлиными копытами мнет и ломает лилии. Затем он срывает стебель тростника и делает из него дудку, нимало не заботясь о страдании растения. Зато потом звуки музыки очаровывают весь лес. Может быть, вы именно так и представляете свою деятельность?

— Ах да, — ответил Айхарайх. — Вы, наверное, имеете в виду последнюю строфу. — И он прочел низким голосом:

Наполовину зверь великий Пан,

Смеется он у берега реки,

Из человека делая поэта:

И боги плачут о цене блаженства.

Ведь флейте не вернуться в тростники

И смерть — цена такого совершенства.

«Проклятье, — подумал Флэндри. — Нельзя ему позволять себя пугать».

— Друг мой, — продолжал херейонит. — Вы тоже играете дьявольскую роль. Сколько жизней вы сломали и искалечили? Сколько сломаете в будущем? Разве можно винить меня только за то, что каприз истории поместил мою планету в пределах Ройдхуната, а не Империи. Что бы произошло, родись вы среди тех людей, что служат Мерсейе? Поверьте, в этом случае вы бы жили гораздо более цельной жизнью.

Вспышка гнева.

— Знаю, — отрезал Флэндри. — Сто раз слышал: Терра стара, истощена, испорчена; Мерсейя молода, чиста и полна свежих сил. Благодарю покорно, даже если это и правда, я предпочитаю проводить дни в распущенности, цинизме и экзистенциальном отчаянии, чем маршировать в ногу и в искреннем восторге кричать ура, когда Славный Лидер проезжает мимо. Кроме того... любой завоеватель, да, любой бескорыстный освободитель обязан поместить на своем щите герб, на котором нарисованы маленькая девочка и котенок.

Он залпом выпил свой коньяк и снова налил. Гнев постепенно утих.

— Подозреваю, — закончил он, — что в глубине души вы думаете то же самое.

— Только не в тех же выражениях, — ответил Айхарайх. — Мы оба больны сентиментальностью. Или состраданием. Простите, не слишком ли много вы пьете?

— Возможно.

— Поскольку вы все равно не допьетесь до того состояния, когда я смогу беспрепятственно снять с вас защитный экран, мне бы хотелось, чтобы ваша голова оставалась ясной. Мне уже долгое время не приходилось наслаждаться беседой о славных делах прошлого Терры или хотя бы об удовольствиях ее настоящего. Давайте поговорим, пока еще светят звезды.}

Наутро Флэндри сказал Сюзетт, что должен несколько дней помотаться вокруг шарика с разведкой, используя кое-какие сверхчувствительные инструменты, но потом вернется.

В чем он сильно сомневался.

Продравшись сквозь лес, Козара вышла к холмистой, покрытой рыжевато-коричневой растительностью долине. Внезапно девушку накрыла тень. Раздалось громкое хлопанье крыльев. Она подняла взгляд и увидела, как на фоне лилового неба к ней спускается диомедианин. Козара остановилась. От усталости у нее дрожали ноги. Лицо обдувало ветром. Пахло влажной землей и, как это ни странно, камнем.

Конец поисков. Сердце Козары гулко бухало в груди. Но что же я нашла ? Друзей и кров или возвращение к прежним ужасам ?

Туземец достиг земли и оказался мужчиной в портупее, с ружьем и ножом. Он, должно быть, охотился, но поразительное зрелище одинокой, затерянной в глуши человеческой фигуры, заляпанной грязью, со сбитыми ногами, без карты и компаса, заставило его прервать это занятие. Раздались гортанные звуки местного языка.

— Нет, не понимаю, — сказала Козара. В последний раз она встречала воду задолго до того, как выбралась из леса. В горле першило от жажды. —