— Скотина, Хмур! Все равно мы тебя достанем! И тебя, и твоих дружков!

Вот это он сказал напрасно. Хмурий Несмеянович озверел вмиг и вместо ответа схватил первый попавшийся пистолет и высадил заряд в мелькание ночных теней. Брызнул сноп искр: видимо, пуля угодила в оградку. Однако всем показалось, что тотчас раздался и чей-то короткий вскрик, а за ним последовал звук падения тела — впрочем, сложно было сказать наверняка.

Брика выкатила за ворота кладбища. Лошадям было трудно бежать с тяжелым грузом, однако Яр позволил им перейти на шаг, лишь когда оба села скрылись за выступом леса.

Вскоре в разных местах через ограду перемахнули и герильясы. Их было только шестеро: кроме сбежавшего (как оказалось, навстречу смерти) гнома и растерзанного упыря на кладбище остался Зазряк, в которого попала рикошетом пуля Тучко.

Зазряк еще дышал, когда его нашли грамотеевцы. Молодой герильяс был сочтен подходящим для справедливого суда, но, учитывая тяжелое ранение, его решили не переправлять в село, а прямо здесь принести в жертву Томасу Бильбо. Судить, в конце концов, можно и заочно, предложил Манила, бывший у грамотеевцев генератором идей. Крутившийся рядом Нос немедленно провозгласил, что в этом есть определенное изящество. Что он, собственно, имел в виду, никто не понял, но выражение грамотеевцам понравилось.

С жертвоприношением управились быстро, благо навык был.

Меж тем уже светало. В зыбком жемчужном сиянии задрожал петушиный крик. Грамотеевцы вспомнили, что давно уже не спали, и потянулись по домам.

— Тебя припрятать, Персефоний? — спросил Яр.

— Нет, не обязательно, — ответил упырь, любуясь рассветом. — Только хорошо бы шляпу… что-нибудь, кожу от солнца прикрыть.

— Обожди-ка, — сказал берендей, передал вожжи жене и, протиснувшись между ящиками, вынул из-под соломы у правого борта какой-то короб. Внутри оказалось снаряжение пчеловода: плетеная шляпа с сеткой и перчатки. — Я тогда новой справой в городе разжился, а после, как брику вам продавал, и забыл про нее. Держи.

— Знатная у тебя брика, звеньевой, — цокнул языком Хмурий Несмеянович. — Чудо-экипаж! Что у тебя еще там припрятано?

— Да так, кой-чего помалу, — пожал плечами берендей.

Выданная упырю справа оказалась великовата, однако на солнце пришлась в самый раз. Спать Персефонию совершенно не хотелось. Он старался не думать о причинах бессонницы, потому что, вернее всего, Эйс Нарн или кто-то из его жертв-сородичей обладал способностью вести дневной образ жизни, и она передавалась вместе с кровью. Хотя могло быть и другое объяснение: ночь отвергает преступника, и тот, кто нарушает Закон, теряет ее благосклонность; тогда говорить следовало не о «способности», а о проклятии. Однако Персефоний уже решил про себя, что не станет ломать голову: ему попросту не хватает знаний. Точный ответ даст только Королева, она же и вынесет приговор. А до тех пор слишком самонадеянно что-то решать.

Немного времени спустя брика остановилась у ручья. Берендей распряг лошадей и отвел их к воде. Блиска вынула откуда-то сверток со снедью, расстелила на траве скатерть, тоже извлеченную из брики. Путники позавтракали.

— Что теперь? — спросила русалка.

— А теперь, — ответил Хмурий Несмеянович, — коли у Персефония бессонница, мы прямо сейчас решим, как сделать так, чтобы все закончилось хорошо.

— Ты в своем решении уверен? — спросил Яр.

Тучко усмехнулся:

— Ну, ты прямо с языка у меня это слово снял, сам хотел поинтересоваться: уверен, что твоя затея сработает?

Персефоний понял, что они продолжают разговор, завязавшийся между ними раньше, вероятно, когда они выходили к зачарованной поляне.

— Про это не думай, — отмахнулся Яр. — Уж с такой-то печатью… Грех прошляпить подарок судьбы.

— Не слишком ли гладко? С Эргонома станется и подстроить «подарочек».

Берендей решительно мотнул головой.

— Следы не лгут! Все было, как я тебе сказал: сперва у них спокойно дело шло, а потом вдруг… — Он развел руками.

Персефоний уже открыл рот, чтобы спросить, о чем идет речь, но тут Яр сам принялся пересказывать сюжет, прочитанный им по следам на зачарованной поляне.

Что послужило причиной конфликта между Эргономом и его загадочными подельниками, берендей мог только предполагать. По-видимому,