В первый раз я увидел настоящих собак, а не их картинки, в восемь лет, вскоре после того, как мать выгнала меня из дома.

Между церковью, где меня чуть не избили, и стоянкой для грузовиков, где я спрятался в кузове под брезентом, я шел по лесам с козодоями и древесными лягушками, пересекал луга, где стаи желтых бабочек порхали, словно опавшие лепестки солнца, к которому хотели вернуться, а потом к окруженному наполовину развалившейся изгородью пастбищу, на котором не пасся скот.

Тяжелые громады облаков неспешно плыли по небу. В разрывах между ними проглядывала предвечерняя темная синева. Скатывающееся к западному горизонту солнце подсвечивало золотом вершины этих облачных гор. День уходил, ночь могла пройти спокойно или принести грозу. В этот час никто ничего не мог сказать наверняка.

Я перелез через изгородь и двинулся через пастбище. Оставил за спиной, наверное, четверть, когда слева в траве появились две собаки. Одна – немецкая овчарка, вторая – помесь овчарки и, возможно, какой-то гончей.

Поскольку собаки – самый одомашненный вид животных, я полагал, что они не будут такими же дружелюбными, как дикие звери в лесу, где я вырос. Так давно связанные с людьми, они наверняка переняли привычки своих хозяев. Я ожидал, что они набросятся на меня и порвут на куски.

Конечно же, я побежал, но не так быстро, чтобы оторваться от собак. Они мигом догнали меня, но не накинулись, а побежали с обеих сторон, глупо улыбаясь и виляя хвостами.

Бежать я перестал, тревожась, как бы они не почувствовали мой страх, но продолжал идти. Они обогнали меня, принялись играть, гоняясь друг за дружкой, притворно кусаясь, валяясь по траве, снова вскакивая. Я по-прежнему их боялся, но уже с удовольствием наблюдал, как собаки резвятся.

Миновал половину пастбища, когда они вернулись, тяжело дыша, принюхиваясь. Уловили запах ветчины с церковного пикника, которым тянуло из моего рюкзака. Два ломтя я съел на завтрак, но один, завернутый в алюминиевую фольгу, лежал в боковом кармане рюкзака.

Я подумал, что собаки все-таки такие же дружелюбные, как лесные звери. Тех существ я воспринимал своей семьей в большей степени, чем мою неуравновешенную мать. Не снимая рюкзака, я расстегнул молнию кармана, в котором лежала ветчина, достал, снял фольгу, разделил ломоть на куски и скормил собакам.

Они вели себя идеально, каждая терпеливо ждала, пока я дам другой кусочек ветчины, и так до самого последнего. Они не выхватывали их зубами из моих пальцев, а брали очень осторожно, едва прикасаясь к ним мягкими губами. Когда же я сказал: «Все», не настаивали на добавке.

И тут я услышал голос: «Они не кусаются. Они хорошие и добрые».

В пятидесяти или шестидесяти ярдах я увидел мужчину в охотничьей куртке с большими наружными карманами, который направлялся ко мне с ружьем на сгибе руки. Несмотря на оружие, он не выглядел угрожающим, но все бы изменилось, как только он приблизился бы и увидел мое лицо под капюшоном.

Я натянул шарф до глаз и бросился бежать, ожидая предупредительного выстрела или команды собакам наброситься на меня. Ничего такого не произошло. Я перелез через изгородь и помчался к другому лесу.

Собаки не отставали, думая, что это новая игра. Я их отгонял, но они не желали уходить. Еды больше не требовали, и по их поведению я вроде бы понял, в чем дело. Опустился на одно колено и руками в перчатках почесал их за ушами и под подбородком. Сказал им, что они должны немедленно возвращаться, пока хозяин не подумал, что я их украл. Именно в этот момент он их позвал, и голос раздался совсем близко. Я вновь сказал, что им пора уходить, и только тогда собаки развернулись и побежали к пастбищу, но с поджатыми хвостами и то и дело оборачиваясь, словно обиженные моим решением.

Многие годы спустя, после других встреч с собаками, я задался вопросом, а может, они и созданы с тем, чтобы служить четвероногими проводниками, которые могли привести человечество к нашему первому – и утерянному – дому. На примере своей радости и кротости, не требуя ничего, кроме еды, веселья и любви, глубокой удовлетворенности от всего этого, они показывали, сколь неоправданно стремление к власти и славе. И пусть с зубами, чтобы рвать, вилянием хвоста и молящим взглядом они легче получали то, что хотели.

Так уж вышло, что в час беды собаки доказали, что готовы оправдать мои ожидания, даже в большей степени, чем я предполагал.

Город сдавал свои позиции перед бураном, но Гвинет ему покоряться не собиралась. Зимние шины с цепями противоскольжения сминали белый порошок и отбрасывали плотные лепешки. Высота снежного покрова увеличивалась на два дюйма в час и уже превысила полфута, но Гвинет по-прежнему думала, что это отличный вечер для быстрой езды, разгоняя и разгоняя «Ленд Ровер», лавируя между застрявшими в снегу автомобилями, которые еще не вывезли шустрые эвакуаторы, огибая углы в полной уверенности, что днем выиграла судебный процесс по отмене законов физики в части заноса и переворачивания.

Даже я, вполне еще молодой, помнил времена, когда снегоочистители выходили на улицы еще до того, как буран достигал своего пика. В эти дни, судя по задержке в реагировании, город, похоже, надеялся на бригады дворников с лопатами, которым требовалось время, чтобы укутаться и заложить за воротник, прежде чем выйти на работу, и саней, запряженных лошадьми, чтобы вывозить собранный снег.

Как выяснилось, Саймон, которого мы собирались спасать, тот самый бомж, нашедший жестоко избитую голую маленькую девочку, когда заглянул в