У меня не было телефона, чтобы позвонить ей. Никогда раньше телефон мне не требовался. Не знал я и номера, по которому мог ее найти.

В тревоге кружа по комнате, пытаясь избавиться от дрожи, оставленной сном, я знал, что происходящее сейчас с ней чревато для нее невероятным риском. До заката солнца оставалось еще два часа. Я никогда не выходил на улицы при дневном свете.

Те двенадцать лет, которые мне посчастливилось провести в компании отца, он постоянно учил меня – и учил хорошо – законам секретности и выживания. Нас, скрытых от всех, так ненавидят, что мы не можем позволить себе даже одну ошибку, а большинство роковых ошибок допускаются в ситуациях, когда ты думаешь, что новые обстоятельства требуют послабления в устоявшихся правилах поведения, которые ранее обеспечивали безопасность.

И если я мог что-то сделать для Гвинет в кризисной ситуации, то мертвым я бы ей точно не помог.

Постепенно выучка и мудрость отца успокоили панику, вызванную сном.

Налив в кружку чай с ароматом персика и согрев его в микроволновке, я улегся в старую ванну на ножках и пил чай, советуя самому себе сохранять выдержку. Убедил себя, что девушка, несмотря на социальные фобии, куда больше искушена в городской жизни, чем я. Она знала, как постоять за себя. Да и фонды, учрежденные богатым отцом, уберегали ее от многих проблем этого мира.

К тому времени, когда вытерся насухо и оделся, я уже жалел о пропущенном ленче, поэтому приготовил себе сандвич и налил еще кружку чаю.

Заканчивал еду, когда меня словно пробило током. Оставалось только удивляться, почему я только теперь об этом подумал: большие черные ромбы из туши и необычные глаза Гвинет по центру этих ромбов выглядели точно такими же, как были у марионетки из магазина антикварных игрушек, но про марионетку я ей ничего не говорил. Да и сам раньше не задумывался об этом любопытном сходстве.

Несколько минут спустя, когда я мыл кружку и тарелку в ванной, все еще думая о марионетке, мне вспомнилась одна вроде бы мелкая подробность случившегося в торговом центре под открытым небом после того, как звон разбитых витрин и вой охранной сигнализации обратили в бегство этих моральных уродов с бутановыми горелками.

Моя первая ночь в городе, и везде под ногами осколки стекла…

Поскольку мои мучители помчались на юг, я, конечно же, устремился на север, но, пробежав лишь несколько футов, столкнулся с мужчиной, который перехватил меня. Из укрытия он видел, как сначала мимо меня пробежал алкаш, потом его преследователи устроили охоту за мной. Это он бросил камни в витрины, чтобы привести в действие охранную сигнализацию, потому что хотел меня спасти, пусть поначалу я не понял его намерений.

Он был высоким и сильным, я – маленьким, но, даже отдавая себе отчет, что сопротивление бесполезно, продолжал вырываться. Удерживая меня правой рукой, левой он откинул капюшон длинного черного пальто, а может, плаща, открывая лицо. Увидев, что он похож на меня, я прекратил борьбу, замер, не в силах вдохнуть, вытаращившись на него.

До этого момента не сомневался, что второго такого, как я, больше нет, я единственный, выродок, как назвали меня повитуха и ее дочь, монстр, обреченный жить в одиночестве, пока кто-то меня не убьет. Теперь по всему выходило, что я лишь один из двоих, а там, где двое, могло быть и больше. Ранее я не рассчитывал пережить детство, но передо мной стоял такой же, как я, двадцати с чем-то лет от роду, вполне даже живой, о двух руках и стольких же ногах.

– Ты один? – спросил он.

По-прежнему пребывая в шоке, я не нашелся с ответом.

– Ты один, сынок? – повторил он, перекрывая громкий вой охранной сигнализации.

– Да. Да, сэр.

– Где ты прячешься?

– В лесу.

– В городе леса нет.

– Тогда мне придется отсюда уйти.

– Как ты сюда попал?

– Под брезентом. На грузовике.

– Зачем приехал в город?

– Я не знал.

– Чего ты не знал?

– Куда привезет меня грузовик.

– Он привез тебя ко мне, так что ты, возможно, выживешь. Пошли. Только быстро.

Опустив капюшоны, хрустя осколками стекла, мы поспешили по центральному проходу, мимо дымящейся шляпы. Когда проходили магазин антикварных игрушек с разбитой витриной, все игрушки находились на прежних местах, за исключением марионетки. Я чуть не остановился, чтобы убедиться в ее исчезновении. Но иногда сердцем я знал то, чего не мог объяснить мой разум, и в тот момент сердце говорило мне, что надо идти и не оглядываться и