Беглый политик оживился:
— Американец? Моряк, надо полагать? Автограф? Разумеется. А что написать?
— Американец, — подтвердил Новиков. — Моряк. Вот, если не верите — могу доказать, — и с этими словами он извлек из бумажника блестящий «игль». — Это — обычный талисман американских моряков. Видите, как блестит?
И монета, словно по волшебству, начала вращаться в руке Кирилла, погружая Троцкого в лёгкий транс.
Снорсону было неинтересно разглядывать золотой кругляшок. Куда больше его интересовала судьба принесенной бутылки, а потому он спокойно вышел, оставив Кирилла наедине с Троцким. Тот уже не отводил взгляд от блестящей монетки, точно завороженный, не обращая внимания на негромкий голос собеседника:
— Вам грозит опасность. Вас могут убить. В этой деревне — все убийцы. Берегитесь. Вот что вас может спасти — на стол с тихим стуком лег браунинг, незаметно прихваченный из кобуры второго капрала. — Вам нужно быть очень осторожным. При малейшей угрозе — стрелять первым.
Троцкий молча кивнул, не отрывая взгляда от монеты, мелькавшей в руках странного визитера, и сглотнул. Новиков протянул ему стакан с уже растворившимся порошком.
— Выпейте, это подкрепит ваши силы. Так как насчет автографа, сэр? — спросил он, внезапно спрятав монету в кулак. — Дадите?
Троцкий встряхнул головой, провел по лбу ладонью:
— Да-да, конечно. Вот, пожалуйста, — он схватил листок и черканул на нем несколько строк. — Берите.
— Thanks a lot,[44] — поклонился Кирилл и вышел прочь.
И тут же попал в объятия капрала Вермандсона.
— Ну, что? Видал, Джозайя, какого мы тут тигра прячем?
— Да ну-у… — протянул Новиков. — Тоже мне — тигр. Он вроде всех боится.
— Ну так! — капрал важно кивнул. — Конечно, боится. И ты бы боялся, старина, если бы Сталин назначил за твою голову целую кучу новеньких блестящих крон!
Внезапно Кирилл решил подстраховаться. Он изобразил на лице «возвышенный полет» мыслей, а затем вдруг приник к уху капрала и зашептал:
— Слушай, Арне, дружище, а давай я его… а? Прикинь, тебе ведь нельзя, а мне — мне-то можно. И мы потом получим от Сталина эту самую кучу крон, поделим и… Ты мне только дай кольт, а уж я — я-то не промахнусь!
В голове пьяного Вермандсона некоторое время шла борьба между сребролюбием и чувством долга, но последнее все же победило. Тяжело вздохнув, он помотал головой:
— Нет, venn kamerat, нельзя. Никак нельзя. Мы же его охранять должны… Нам же сам король, — тут капрал пьяно всхлипнул, — доверил. И мы…
Дальше продолжать от избытка чувств он не смог, а потому просто проводил Кирилла в его «номер» — крохотную каморку прислуги, в которой, однако, имелись приличная кровать, тумбочка, графин с водой и чистое белье.
— Спи, старина, — Арне Вермандсон гулко хлопнул Новикова по спине. — Спи и ничего не бойся! Потому что теперь тебя бережем мы.
С этими словами он ухмыльнулся и, выйдя, закрыл дверь на ключ:
— Что будет нужно — стучи! — раздался его пьяный голос, а потом забухали тяжелые шаги.
Судя по их неритмичности, капрал был пьян до полного изумления. Кирилл слышал, как Вермандсон пару раз падал и раз десять собирался упасть, лишь в последний момент успевая схватиться за что-то. Потом все стихло.
Новиков сделал несколько резких наклонов, потом занялся дыхательной гимнастикой, стараясь скорее выгнать хмель из головы. По его прикидкам, у него была еще пара часов до того, как начнется. Он налил себе стакан воды, вытащил купленную в столичной норвежской аптеке таблетку колы, тщательно разжевал ее, запил водой. Повторил все то же самое с таблеткой аспирина. В голове прояснилось окончательно, Кирилл сел на кровать и стал ждать. Мерно бежала секундная стрелка, отсчитывая падающие мгновения, не торопясь шла минутная, и, незаметно глазу, ползла часовая. Десять минут… двадцать…
Дверь захлопнулась, оставив Льва Давидовича в одиночестве. Троцкий огляделся, потом посмотрел на перо, зажатое в руке. Должно быть, он собирался что-то писать, но вот что? И если собирался, то где бумага?..
Он встряхнул головой и попытался восстановить недавние события, но почему-то не смог вспомнить ничего, что происходило с ним после обеда. Да и обед этот был сплошной насмешкой над едой: осточертевший печеный лосось с вареной картошкой, укропом и вечным, опостылевшим хуже горькой редьки, мутным кисло-сладким соусом. Когда-то он любил лососину, но за полгода в Норвегии успел ее возненавидеть. И этот вечный кисло-сладкий соус! До сих пор во рту остался его противный привкус. Он отпил чая, чтобы смыть гадкое послевкусие обеда, но это не помогло. И тут вдруг перед глазами что-то сверкнуло, словно бы осколок зеркала под солнечными лучами. И тут же в ушах отчетливо зазвучал мягкий, убедительный голос: «Вам грозит опасность. Вас могут убить. Вам нужно быть очень осторожным…»
Троцкий резко обернулся, но в комнате никого не оказалось. «Померещилось», — с раздражением подумал он, снова поворачиваясь к столу. И чуть не