утихнет. Тонкие пахучие струйки то и дело просачивались наружу, липкими полосами стекали по подбородку, капали на пол. О том, чтобы жевать кубики, не могло быть и речи.

Я подтянул миску, из которой только что ел, хотел сплюнуть в нее, но даже этого не смог сделать нормально. Рот онемел. Я только разомкнул губы, разом выпростав всю жидкость вместе с едва надкусанной синюшкой. Еще долго отхаркивал, отплевывал, пальцами выгребал из-за щек темно-фиолетовые сгустки. Язык, нёбо и десны разбухли и болезненно пульсировали.

Охотник с улыбкой полнейшего блаженства наблюдал за мной и с показным удовольствием подбрасывал в рот новые кубики клюта.

Тенуин со вздохом выпустил облачко смородинового дыма и продолжил прерванную историю:

– Лет восемьдесят назад на Юге проснулась одна из пустышек – Пластина Гунды. Южане узнали, что она делает землю плодородной. Любую. Самую старую и сухую. Узнали об этом случайно, когда наместник Вепрогона перенес Пластину в цветочный сад, – повесил там для красоты. Она была тяжелой, крепление на деревянной стене не выдержало. Вечером Пластина упала в землю, а наутро вокруг нее разрослась трава. За одну ночь ее опутали крепкие корни растений.

То, что в Мактдобуре ее и в землю закапывали, и в воду бросали, и на огне обжигали, и песком обтирали, и мехами обдували, не было никаких сомнений. Если б у лигура были такие простые, явные проявления, мактдобурские книжники давно бы их описали. Это была именно пустышка. И она проснулась.

Южане ликовали, – ведь им в свое время лигуров досталось меньше всех. Книжники Оридора и Вер-Гориндора предложили вновь испытать Пластину, чтобы узнать всю глубину ее воздействия. Южане отказались. Тут не могли вмешаться даже эльгинцы – у наместника Вепрогона была дарственная грамота, заверенная рукой Вольмара. Пластина по праву принадлежала только ему, вне зависимости от того, пустышка это или действующий лигур.

Ее торжественно закопали под такырное поле. Следующей весной земля преобразилась. Пустынные холмы сменились чистым черноземом, который мог поспорить с лучшими полями Лощин Эридиуса. Засеяли пшеницу. Такого богатого урожая в Южных Землях еще не видели. Пшеница давала по семь всходов в год, и почва не уставала. Все было хорошо, а южане еще громче заговорили о том, что нужно вскрыть Таильскую пещеру, забрать из нее все оставшиеся лигуры, раздать их тем, кому прежде не досталось ничего ценного из наследия Предшественников. Кричали, что так начнется новая эпоха – Благоденствие.

На пятый год начался Черный мор. Люди теряли рассудок. Становились злыми. Убивали друг друга за малейшую провинность. Потом гнев на других сменился ненавистью к себе. Люди впадали в забвение, забывали свое имя, не узнавали родных. Стали говорить о черноте, которая распространилась по их телу. Кричали, что чернота скоро поглотит их целиком. Чтобы избавиться от нее, срезали с себя куски мяса – в тех местах, где видели эту черноту. У них отнимали ножи, и тогда они впивались в тело ногтями, выгрызали в себе глубокие раны.

Мор охватил Вепрогон и соседние города – всех, кто ел хлеб из пшеницы, выращенной на Пластине Гунды.

– Теперь ее называют Пластиной смерти. – Громбакх сейчас сидел тихо, даже не ухмылялся. – Говорят, наместник Вепрогона заперся у себя в спальне. Выломал себе руку и своей костью вспорол себе живот. Бормотал, что у него все нутро черное. Его так и нашли. Он весь бледный сидел на кровати и ковырялся в своих кишках. Та еще жуть… – Охотник, поморщившись, сплюнул в миску.

– Праздничные песни в городах сменились стонами и плачем, – продолжал Тенуин. – Люди драли себе волосы, выкручивали пальцы и все кричали, что чернота их поглотит. Те, кого связывали и оставляли в лечебных домах, со временем все равно умирали.

– Их кровь в самом деле чернела, – кивнул охотник. – Становилась густой, как прошлогодний мед, и черной. Черноиты…

– Из Ара-Култука, из Дегауля приезжали травники и лекари, но помочь больным они не смогли. Все, кто был заражен, умер.

Встречались и те, кого чума не затронула, но они не могли объяснить свое спасение. Ни у кого не было ни времени, ни желания понять, чем они отличались от остальных.

Когда эльгинцы отправились на поле, чтобы сжечь последний, еще не собранный урожай, они увидели, что пшеница взошла черной. И она не горела – тлела, источая ядовитый дым.

– А Пластина? – спросил я.

– Пластину выкопали и отправили в горные расщелины Роктана. Туда теперь свозят все лигуры, ставшие опасными.

– Лигур-то вывезли, – протянул охотник, – а сожженную пшеницу залило дождями. Вся эта пакость перебродила, перетухла. Теперь там Черное болото. И оттуда до сих пор лезет всякая дрянь. Говорят, песчаный гнус как раз из этого болота и вылупился. У нас южане самые умные, вот пусть радуются. Хотели побольше хлеба, а получили такой гвоздь себе в седалище, что теперь там только по Тракту и можно ездить.

– Так, значит… – я сдавил правый манжет ладонью левой руки, – значит, Миалинта думает, что туман пришел из-за лигура? Из-за проснувшейся пустышки?

– Не знаю. – Тенуин чуть качнул головой.

– Помнишь про Мертвые леса Деурии? – спросил Громбакх.

– Помню.