руки, которые шарят по полу. Владлен Михайлович бормочет что-то, а что – не разобрать. Игорек приплясывает от нетерпения.

– Тебя он мне отдаст, – доверительно говорит он, поглаживая пистолетом Женькину шею. – Потом… когда все закончится… он обещал, что мне отдаст.

– Кто?

– Ах, Женечка, слышали поговорку про то, что любопытство сгубило кошку? – Владлен Михайлович вытер руки платком и поднялся. А плита в полу сдвинулась, обнажая черный зев подземного хода. – Что ж вам спокойно-то не сиделось? Ходите, ходите, нос свой любопытный суете куда не надобно. А потом удивляетесь, как вышло так, что нос этот прищемили…

Он отступил от дыры, запрокинул голову, разглядывая скособоченную луну…

…Вовка вернется. Спасет… поможет…

– Это вы подожгли музей?

– Музей? Ах да… музей… нет, не я. Вы спускайтесь, деточка, внизу поговорим…

Спускаться приходилось в темноте, нащупывая ступеньки ногами. Раз и два… и три… и четыре… и на десятой Женька сбилась, потому что Игорек ткнул ей пистолетом в спину, сказав громко:

– Бах!

И голос его отразился от стен.

Женька дернулась, едва не упав… не позволили. Удержали…

– Аккуратней, Женечка, – сказал Владлен Михайлович. Он нес тоненький фонарик, и кругляшик света выхватывал то ступеньки, то белую блестящую стену. – Идите, идите… и ежели вы рассчитываете, что ваш дружок вам поможет, уверяю, не следует…

…Следует.

– …У него иные проблемы появятся. Актуальные.

Он там. Остался.

И спрятался… Вовка наверняка хорошо местность знает. И он же в Иностранном легионе служил, хотя вспоминать об этом времени не любит… и он за Женькой пришел, когда ее драгоценный увезти пытался… и сюда придет, в подземелье.

Пахло мандаринами.

Странно. Запах этот у Женьки прочно ассоциировался с Новым годом и елкой, которую украшали с мамой… драгоценный не ставил, полагая и сам праздник, и мандарины – мещанством…

Нет, не о них думать.

– Так зачем вы музей сожгли, Владлен Михайлович?

– Не я, деточка, не я… – сказал он, покачав головой. – Поверь, я ничего не делал. Не жег. Не убивал. Я лишь защищал своих детей.

Он нашарил на стене выключатель, и под потолком бункера, ослепляя, вспыхнули яркие лампы дневного света.

– Игорь, подай нашей гостье стул, – велел Владлен Михайлович.

Белое какое… белый потолок со встроенными гнездами светильников, кафельные стены и пол тоже кафельный с черным зевом стока… стол вот стальной, хромированный длинный, кажется, такие в больницах стоят. Нет, Женька точно не знает, но уж больно хищным выглядит этот стол, и она изо всех сил отводит от него взгляд, а все равно не смотреть не получается.

…И на столик с разложенным хирургическим инструментом.

…А на кофейный деревянный – можно. На нем чайник стоит и поднос с чашками, пара банок, небось, заварка и сахар.

– Садись, – Игорек подпихнул под Женьку пластиковый стул, ударив по ногам краем. – Пока сидеть можешь…

– Игорек, не стоит гостью пугать раньше времени, – Владлен Михайлович погрозил пальцем. – Она и без того нервничает, переживает…

– Не лезла бы, куда не просят, и переживать не пришлось бы.

Игорек снял пиджак, пристроив его на крючок. Дюжина их торчали из белой плитки…

– Я не лезла! Я просто работала!

…Несколько дней проработала и вот… неудачливая она, Женька… и мама с папой расстроятся, если она исчезнет, решат, будто сбежала от драгоценного и…

– Что ж, девочка, поговорим, – Владлен Михайлович потер подбородок, на котором пробивалась редкая седая щетина. – Если бы ты знала, как я устал, как надоело мне все это… Игорь, не мельтеши, иди наверх.

Он нахмурился и глянул на Женьку.

– Иди, иди, никуда она не денется… никуда, Женечка, уж прости старика. А там Вовка безнадзорный ходит. Нехорошо это. Я с ним не справлюсь один… иди, Игорек… иди… спрячься и посмотри, что творится…

И как ни странно, но Игорек послушался, он со вздохом пиджак надел и пистолет сунул в карман, сгорбился, а на лице появилась та странная жалобная