мягким сыром. Эсон отправлял его пальцем в рот, когда один из воинов стал перед ним.
— Я — Ар Апа, — сказав это, воин опустился на корточки. Он долго молчал. Не отвечая, Эсон продолжал есть. И воин ударил себя в грудь. — Я — убийца, я — охотник, я бежал сотню ночей и убил сотню оленей. Я сразил Сетерна в битве, которая продолжалась целых десять ночей, и голова его висит над моей дверью.
— Ты убивал моих родичей возле копи? — холодно осадил его недовольный бахвальством Эсон. Ар Апа развел пустыми ладонями.
— Это дело рук Дер Дака. И других. С ним были воины из Дан Уала. Им дали богатые подарки, чтобы все вместе шли к копи. Многие не вернулись.
— Их вел Уала?
— Уала вел их, но шли они не поэтому, — Ар Апе было не по себе. — Он дал им подарки, еще до того как они вышли. — Невзирая на все хвастовство, Ар Апа не хотел лишний раз произносить это имя и только кивнул в сторону.
— Темный Человек?
Ар Апа кивнул и вновь начал хвастать. Эсон не слушал; в конце концов, слова то и дело почти повторялись, но шепот Найкери сзади он расслышал и согласно кивнул, повторив ее слова вслух:
— Ты хочешь быть быком-вождем?
Ар Апа не дал прямого ответа, чтобы Эсон не смог подумать, что он вызывает его на бой: йерний уже видел, на что способен бронзовый меч.
— Племени нужен бык-вождь.
— Верно. Бык-вождь будет.
Лето миновало, ночи делались холоднее, и по утрам иней все чаще серебрил траву. Только что встало солнце — лучи его пробивались между стволов деревьев, обступивших расчистку и бросавших на землю долгие тени. Воздух был тих, и первая струйка дыма поднималась в безоблачное голубое небо словно указующий перст. Эйас нагнулся к костру, подложил сухих веток и принялся ворошить палкой уголья. Потом зевнул, почесал под мышкой другим концом палки. Полусонное выражение еще не оставило его лица, порванная губа отвисла еще ниже.
Скрипнуло по дереву дерево: из сменившей навес крытой хижины появился Интеб. Чтобы выйти из низкой двери, приходилось сгибаться. На плечи египтянина было накинуто одеяло, поежившись, он поспешил устроиться возле огня, рядом с покрытым шрамами кулачным бойцом. Стараясь расположиться поближе к огню, египтянин коснулся одеялом углей, запахло паленой шерстью. Интеб дрожал, смуглая кожа южанина посерела.
— До зимы еще далеко, а мои кости уже ноют от холода, — пробормотал он.
Эйас криво усмехнулся:
— Пока еще ничего. Днем тепло, солнце греет. Зимой ляжет снег, белый, холодный, — сугробы выше твоей головы.
— Так пусть же Ра в мудрости своей растопит этот снег или пришлет сюда микенский корабль прежде, чем настанет зима. Недобрый край.
— Ко мне он добр, египтянин. Куда добрее, чем был бы Египет. В день — горстка зерна, жара… молодым сдохнешь. А здесь я ем мясо — каждый день. Я его столько в жизни не съел. И женщины. Та, что готовит для мальчишек, — у нее ляжки и зад, как у коровы! — в восторге Эйас хлопнул в ладоши, — есть за что подержаться. А когда вставишь, мычит как корова. Отличная страна.
Интеб брезгливо раздул ноздри и потянул с угольев тлеющий край одеяла.
— Оставайся здесь, Эйас. Не хочу тебя обижать, но ты человек грубый и словно создан для этой грубой страны. Есть такие радости, о которых ты не имеешь представления. Может быть, просто попробовать не удалось. Доброе вино, тонкие яства, милые друзья, цивилизованные развлечения — мне так не хватает всего этого. В мире есть более изысканные радости, чем те, которыми оделяет тебя твоя толстозадая корова.
— Некоторым и такое по вкусу, — словно в подтверждение своих слов Эйас густо рыгнул.
— Не сомневаюсь. Но один мудрец сказал: люби мужчину, радуйся мальчику, а женщина пусть делает свое дело. У меня нет обязанностей по отношению к здешним женщинам, а мальчишки — грязны и не доставят никакого удовольствия.
Он не стал добавлять, что его самого в этот край могла привести лишь любовь. Что толку говорить об этом с покрытым шрамами рабом, харкающим
