– Визитеры достали вроде.

– Визитеры?

Она кивнула.

– Я их ни разу не видела. Но он говорил, что ему на них наплевать.

– Налоговики? Бандиты?

Она взглянула на меня сквозь запотевшие очки.

– Визитеры. Я так, кажется, выразилась, а?

Двое мужчин повернулись в нашу сторону, рассерженные тем, что нарушили их сосредоточенность на собачьих бегах.

– Благодарю вас, – вежливо сказала я. И решила, что кофе с пирожным на вокзале будет более полезным для меня времяпрепровождением, нежели дальнейший разговор с психически нездоровой женщиной. Я вышла так же тихо, как и зашла.

Празднество по полной программе мы устраиваем всего раз в году. Летний прием – это всё. Я в нем мало участвую. У меня есть кучка друзей, скорее хороших знакомых, которая сложилась в Кембридже. Я всегда их зову, но они редко бывают. У них супруги, семьи, они ведут жизнь занятую или живут за границей, и после многих лет, когда меня оставляли с носом, я попросту стала оставлять почти все заботы о списке гостей Дедушке, который рад был компании знаменитостей всех оттенков.

Но вот к чему я успела привыкнуть, так это к спокойствию Дедушкиного поведения накануне этих событий. Очень немногое способно его взволновать.

Впрочем, на этот раз, когда я вернулась из Лондона, дело было далеко не так. Единственный мой остававшийся в живых родственник был бледен, рассеян, только что руки не заламывал на каждом шагу. Несдержанность в нем проявлялась быстро, а заботливость исчезала еще быстрее.

При таком Дедушкином настрое неразумно было приставать к нему с вопросами о возвращенном письме. Впрочем, настрой Дедушкин так не был ему свойствен: сейчас он был до того напряженным, до того раздражительным, что поразил меня уже в большой прихожей.

– Сара! – проревел он. – У тебя совсем уже ум за разум заходит?

Я не совсем представляла себе, как это понимать. «Ум за разум»? Хотел ли он сказать, что я дурочку валяю? Крохотная ранка, о какой до того я и понятия не имела, зазияла в моем сердце, но какая ни крохотная, а ее хватило, чтобы и мой настрой переменить. Я ответила ледяным тоном:

– Что-то неладно, Теушка? – Тут я должна сказать, что у нас есть ласковые прозвища. Когда для меня лучше его никого нет, он всегда Теушка, наследие неверного звучания младенческого лепета. Он в свою очередь зовет меня Пышня, что в точности бьет в цель как любовно грубоватый намек на мое телосложение. То, что он назвал Сарой, значило, что Дедушка раздражен.

– Все.

– Тогда, видимо, нам следует виски выпить. Уже не слишком-то и рано.

Он тяжело опустился в шахматное кресло. Я налила нам и уселась напротив. Он выпил свой виски залпом.

– Теушка, я тебя спросить хочу. – Он едва ли внимание обращал, ерзая и ворочаясь. – Нам знаком некий Аллун Карвер?

Хрустальный графин со стаканчиками был свадебным подарком моим родителям. Мне очень жаль было потерять один из шести стаканчиков, когда Дедушка уронил его на каминную плиту, однако куда большая жалость резанула при виде того обнаженного, первобытного страха, который охватил черты знакомого лица, сделав их непривлекательными до неузнаваемости.

Адам помог Дедушке добраться до его комнат, и тот около часа тихо пребывал в покое, а потом появился у меня на пороге. Лицо его по-прежнему покрывала восковая бледность, однако то был уже совсем иной, собранный человек.

– Сара. Давай прогуляемся по саду.

Мы ни словом не обмолвились, пока не отошли подальше от дома по обрамленной золотым ракитником дорожке и дальше, до Небесных Врат, участка луга, где с годами находили последний покой все жившие в семье псы.

Я терпелива и ждала, когда Дедушка заговорит первым. Он неотрывно поглядывал по сторонам, словно ожидая увидеть кого-то еще, однако в таком укромном месте вряд ли можно было рассчитывать на чью-то компанию. Он посмотрел на меня слезящимися глазами.

– Мы не такое уж маленькое семейство, как ты полагаешь.

– Что ты хочешь сказать? С тех пор как умерли дядя Освальд и Лотти, одни мы и остались.

– Нет. Нет. Имя им легион.

– Присядь, Теушка, прошу тебя.

Его безумие пугало меня. Я подвела его к каменной лавке, устроенной для Мег, непослушного жесткошерстного фокстерьера, которого мы оба любили, и Дедушка присел на нее, как ребенок. Потом он взял меня за руку – обращение, дотоле мне неведомое. Было неловко, но хватка у него оказалась крепкой, и мне ничего не оставалось, как терпеть.

– Изложу попроще, Пышня. Времени у нас немного. – Я беспокойно шевельнулась. – Мой прадедушка… вкус к рабыням, что владел нами в те давние времена… породил много, много детей.