предпочитала яркие наряды, высокую прическу – Кэри подозревала, впрочем, что мадам Лекшиц носила парик, – украшала страусовыми перьями. Обнаженные плечи ее покрывал толстый слой золотистой пудры, а пухлые, в младенческих перетяжках руки, были украшены связками браслетов.

– Дорогой, ты снова решил меня навестить! – восклицала она, и Сверр кланялся. – И девочка твоя…

Она грозила ему пальчиком и смеялась. От смеха внушительная, почти полностью обнаженная грудь мадам Лекшиц мелко подрагивала.

– Моя, – серьезно повторял Сверр, обнимая Кэри. – И только.

– Знаю, знаю…

Мадам окидывала Кэри быстрым цепким взглядом и приговаривала:

– Приходи один… у меня новенькие, такие сладкие девочки… просто прелесть!

– Всенепременно!

И Кэри старалась не думать о том, что Сверр заглянет. Не сегодня и не завтра, но когда луна наберет силу, и тот, кто прячется в нем, вновь потребует крови. И тогда Сверр выйдет на охоту, чтобы вернуться за полночь и бросить на кровать Кэри пару побуревших от крови перчаток.

А мадам… что получит она?

Деньги.

– Идем, дорогой. – Мадам поворачивается, она двигается неторопливо, и широкие юбки ее колышутся, метут не слишком-то чистый пол. – Уже все собрались. Только вас и ждали… мы уж начали опасаться, что вы не явитесь.

Этот завуалированный упрек Сверр пропускает мимо ушей.

– Но я сказала, что ты явишься. – Веер раскрывается. Он похож на огромное белое крыло, и огоньки свечей – а мадам не раз повторяла, что только свечи способны создать нужную атмосферу, – приседают под порывом ветра. – Ты у нас всегда немного опаздываешь. И, видишь, оказалась права!

Она ведет на второй этаж, по узкой лестнице, ступени которой скрипят. По коридору, застланному темной ковровой дорожкой. Мимо запертых дверей. Из-за них доносятся звуки, которые заставляют Кэри краснеть. Сверр же злится и прибавляет шаг.

Эта дверь отличается от прочих показной нарочитой роскошью, и мадам Лекшиц останавливается перед нею, касаясь сложенным веером ручки.

– Твоей девочке как обычно? – спрашивает она, и Сверр кивает. Он расстегивает брошь и снимает плащ, придирчиво осматривает платье, и мадам фыркает:

– Ты бы еще платок сверху накинул. И так всю красоту скрыл. Как ты с ним живешь, милая?

К счастью, Кэри запрещено отвечать.

Плащ остается в руках мадам Лекшиц, а Сверр открывает дверь. Прежде чем впустить Кэри, он напоминает:

– Веди себя хорошо.

Вернее, правильно.

Войти и смотреть на пол. Кэри успела выучить узор на здешнем паркете, каждую дощечку с ее щербинками, царапинами и пятнами. На паркет часто выплескивают пиво или эль, порой проливают коньяк. Роняют бокалы и давят осколки сапогами.

– Ну наконец-то! – Над самым ухом раздается грубый осипший голос: – Сколько можно ждать?

– Столько, сколько нужно, Полковник.

Здесь нет имен, только клички, и Кэри старается не думать о том, откуда они взялись. И вправду ли этот мрачный, вечно недовольный не-человек, прихрамывающий на левую ногу, имеет воинское звание.

– Садись.

Он ударяет тростью по ножке стола. И скрипит старое кресло, которое отодвигает Дирижер. Этот, как и Кэри, носит маску и, следовательно, опасается быть узнанным.

– Прошу вас, леди. – Голос у него мягкий, шепчущий, и Кэри он внушает иррациональный страх. Она присаживается и смотрит уже не на паркет, но на зеленое сукно стола. По левую ее руку – коробка с запечатанными колодами карт. По правую – с фишками.

– Милая леди вновь почтили нас своим присутствием. – У Мясника печальное отрешенное лицо и удивительно тонкие руки с белой, почти прозрачной кожей. Волосы длинные, до плеч и локонами.

Он всегда говорит очень тихо, с грустью, даже когда выигрывает. И нельзя понять, рад он выигрышу или нет. Вот проигрыши его огорчают, и серые глаза опасно темнеют. А Полковник, видя эту темноту, оглаживает трость. И Кэри почти догадывается, что под деревянной оболочкой трости скрыт узкий клинок. Впрочем, в этом месте догадки лучше оставлять при себе.

– Хватит языками чесать, – ворчит Полковник, но без обычного раздражения.

Он не любит женщин и с присутствием Кэри смирился как с неизбежным злом. И он, пожалуй, единственный, кто вообще обращает на нее внимание. И еще Ригер.

Этот держится в стороне и, кажется, боится остальных. Он последним занимает место за столом и, прежде чем сесть, бросает нервные взгляды на соседей, словно опасаясь, что сегодня ему будет отказано в игре. И злясь на себя за слабость, он храбрится: