– С радостью.

Радовать ее легко. И желтые глаза темнеют, обретая медвяный оттенок…

Брокк отворачивается.

Прогулка. Он целую вечность не выбирался из дому, чтобы не по делу, а просто так… день солнечный, ясный, пусть бы и холодный. Ветер пробирается сквозь тонкую ткань пальто, и Брокк ежится, поднимает воротник.

– Тебе не холодно?

Он не знает, как к ней обращаться, сбивается то на вежливое «вы», которое помогает держать дистанцию, то вдруг эта церемонность начинает казаться ему нарочитой, и Брокк отступает.

Путается.

И вновь возвращается к началу. Кэри же словно и не замечает его смятения. А может, и вправду не замечает. Для нее здесь все внове.

– Отсюда дом похож на замок. – Она прячет руки в меховой муфте, и ей к лицу и муфта, и пальто, и рыжая лисья горжетка, и маленькая смешная шапочка, украшенная вышивкой. – Он очень старый?

Здание из красного кирпича. Два крыла, две башни и острая крыша с медным флюгером. Ветра дуют западные, холодные, и на щеках Кэри горит румянец.

– Он начался с западной башни, правда, теперь от нее остался лишь фундамент. Ну и подвалы.

Вне дома просто. Идти рядом, близко, но не настолько, чтобы близость эта ее смутила.

Дорожка. Лужи, в которых отражаются солнце и кривые ветки кленов. Деревья тянутся друг к другу, сплетаются в странное кружево, сквозь которое проглядывает блеклое осеннее небо.

– Весной здесь красиво…

Кэри кивает, останавливается и, подобрав юбки – становятся видны сапожки и тонкие щиколотки, обтянутые шерстяными чулками, – перепрыгивает через лужицу.

– Леди так не делают, да? – Она наклоняет голову, и шапочка съезжает на ухо…

Ребенок.

Она просто-напросто ребенок, которому нужен… кто?

Не муж точно.

– Не знаю. – Брокк, примерившись, перешагивает лужу. – У меня не так уж много знакомых леди.

Кэри отвечает важным кивком.

Дорожка вьется, то исчезая под толстой шубой листвы, которая в дождях утратила осеннее золото свое, побурела, слиплась, то выглядывая, пробираясь под зеркалами луж.

Белые статуи, отмытые дождем, следят за Брокком с каменных постаментов.

– Их привез мой прадед, он работал на Побережье…

…статуи нуждались в реставрации, а парк – в хорошем садовнике.

– А вам доводилось бывать на Побережье?

– Да.

Она замирает перед фигурой шута. Белый мрамор некогда был расписан цветной эмалью, но многие дожди лишили шута красок. Поблек алый колпак, стерлась позолота, и кургузый пиджачок, задравшийся на спине, гляделся грязным. Шут же склонился перед Кэри в поклоне, вытянув руку, словно просил подаяние. Лягушачье лицо его с непомерно большим ртом было уродливо и меж тем очаровательно в своем уродстве.

– И море видели?

Кэри рассматривает шута, а он глядит на Кэри, и в мраморных глазах Брокку видится насмешка.

– Видел.

– Какое оно? – Кэри, высвободив руку из мехового плена муфты, касается облупившихся мраморных пальцев с кривоватыми ногтями.

– Бескрайнее. – Брокк не умел рассказывать, да и сейчас вдруг понял, что у него не хватит слов, чтобы описать увиденное.

…Ломаная линия берега. Каменные юбки гор, что уходят под водяное покрывало. И белые башни крепости, которая слишком стара, чтобы и вправду служить защитой. Ветра давно взяли преграду ее стен, а дикий хмель обжился на камне, привязывая крепость к скале.

Тень драконьих крыл лиловой кисеей накрывает и скалы, и крепость, и берег, ложится на море, которое прогибается под тяжестью этой ноши. И волны отступают.

Дракон скользит.

Синева. Сверху – неба. Снизу – моря. И Брокк в какой-то момент чувствует себя потерявшимся в этой безоглядной синеве.

– Если хотите… – Брокк поднимает взгляд. Нынешнее солнце ослабело, обрюзгло, сделавшись странным образом и больше, и тусклее, – я покажу вам