– Он вас сдал? – Чешуя исчезла, и Кейрен выглядел обыкновенно.

– Не он. Он появился и потребовал, чтобы Войтех уступил место. Свищ решил, что если он зарезал человека, то стал крут. Он вызвал Войтеха. И проиграл.

– Что с ним стало?

– Со Свищом? Говорю же, проиграл и…

Кейрен и вправду не понимает.

– Бьются до смерти. – Таннис провела ладонями по плечам, снимая дрожь. – Ему не следовало возвращаться. А сдал нас Малыш. Войтех говорил, что после убийства всех шерстить станут, тихо сидеть надо. Мы и сидели. Но Малыша зацепили, на ерунде какой-то. Полез по дури и попался. Пугать стали. Он и раскололся… вызвался остальных привести. Войтеху сказал, что знает верный дом. Богатый. Хозяева в отъезде, и никто мешать не будет… а добра полно… и ему поверили. Малыш ведь свой, как не поверить?

Почему Войтех, всегда осторожный, вдруг ослеп и оглох? И Велька, у которого отцовское чутье было? И сама Таннис. Сейчас, вспоминая, она видит то, чего не видела прежде. Вот Малыш переминается с ноги на ногу, дергает плечом, шею скребет, докрасна, до крови. И говорит как-то быстро и много, хотя обычно с него и слова-то не вытянешь…

– У тебя получилось уйти? – спросил Кейрен.

– Да нет… у меня не получилось пойти.

Во всем виноваты были сливы. Войтех принес их с очередной своей прогулки в Верхний город, наверняка в чей-то сад забрался, а может, и у лавочника корзину спер. Слив было много, огромных, каждая с кулак Таннис, желтых.

– Не жадничай. – Войтех к сливам не притронулся, он сидел на этой самой скамеечке, которую против правил не потащил к папаше Шутгару, но позволил Таннис оставить ее себе. Сидел в обычной своей позе, стопа к стопе, колени врозь, левая рука лежит расслабленно, только пальцы шевелятся, словно Войтех играет. А в правой сигаретка зажата. И Войтех затягивается ею, выпуская из ноздрей терпкий дым.

Сливы сладкие.

Таннис в жизни не ела настолько сладких слив. И она от предупреждения отмахивается…

– Потом живот прихватило. Войтех еще сказал, что это мне за жадность наказание. Только… сливы очень вкусными были. И не наказание, а спасение. Я осталась здесь.

Не здесь, но галереей ниже, только вряд ли подобные подробности нужны Кейрену.

– А их в доме ждали. Взяли всех. Судили…

…и Таннис, прослышав новость, спряталась. Она провела под землей две недели, на сливах, сухарях и воде, прислушиваясь к каждому шороху, исходя испариной от мысли, что вот-вот придут за ней. Когда же голод выгнал наружу, Таннис узнала: бояться нечего.

О ней промолчали.

Почему? Она не знала.

– Войтех все на себя взял. – Таннис остановилась у решетки. – Может, надеялся, что остальным будет легче, там, не виселица, а… просто срок. Толстяк бы выдержал, он сильный… Малышу, тому за сотрудничество скостили, это верно, вот только…

…лучше смерть, чем тюремные баржи.

– Вот и все. – Она провела ладонью по шершавому пруту. – Такая… обычная история.

– Ты больше не… – Кейрен смутился. Вежливый и знает, о чем хочет спросить, но не знает как.

– По карманам не лазила. Отбило, знаешь ли, охоту…

– Зато связалась с террористами.

– Много ты понимаешь.

– Не понимаю, – согласился Кейрен. – Объясни.

Он злился на Таннис за прошлые дела? Или за дела нынешние, которые привели его в клетку?

– Объясни. – Он в раздражении пнул корзинку для угля, и та перевернулась, уголь рассыпался. – Проклятие! Чего ради все это?

– Что «все»? – уточнила Таннис.

– Грабеж. Дурман. Воровство. Убийство. Или ты думаешь, оно было бы единственным? Неужели нельзя было иначе?

– Как иначе?

Таннис присела на лавочку и вытянула ноги, ступни уперлись в прутья, и в какой-то миг показалось, что если она хорошенько надавит, то прутья эти треснут.

Глупость. Решетки были надежны.

– Не знаю. – Кейрен расхаживал по камере кругами. Он был нелеп в чужой одежде. И свитер съехал набок, а бледное худое плечо торчало из горловины, но Кейрен больше не пытался его прикрыть. Он и про холод забыл. – Иначе. Честно.