Чувствуя себя спятившим более чем наполовину, резко оборачиваюсь в ту сторону, куда он дернулся. Никаких покойников в торговом центре нет. Здесь слишком людно, слишком ярко, слишком лосьонно. Но нож не лжет, поэтому я обшариваю взглядом лица прохожих – пустые по пути в «Эмерикен Игл»[5], смеющиеся, улыбающиеся друзьям. Все несомненно живые, пусть и в разной степени. Снова разворачиваюсь, и нож дергается.

– Что? – бормочу и гляжу вперед, на витрину магазина на противоположной стороне коридора.

Это Аннино платье.

Старательно моргаю, дважды. Но это ее платье. Белое и простое. Красивое. Я направляюсь к нему, и торговый центр замолкает. Что я вижу? Не просто платье, похожее на ее. Это то самое платье. Я понимаю это еще до того, как нога манекена делает шаг с подставки.

Пластиковые ноги делают ее походку неровной. Волосы свисают по плечам, безжизненные и тусклые, как синтетический парик. В лицо ей я не смотрю. Даже когда мои пальцы касаются стекла витрины, а ее манекенские ноги сгибаются в коленях, шурша белой тканью.

– Кас!

Я вздрагиваю, шум торгового центра бьет по ушам словно захлопнутая с грохотом дверь. По бокам от меня – Томас и Кармель с озабоченными лицами. В голове туман, будто я только что проснулся. Моргая, гляжу на стекло – манекен стоит где всегда стоял, в стандартной позе и одетый в белое платье, даже отдаленно не напоминающее Аннино.

Оглядываюсь на Аманду, Дерека и остальных. В данный момент вид у них такой же контуженый, как у Томаса с Кармель. Но завтра они уже будут истерически ржать, рассказывая об этом всем, кого знают. Неловко убираю руки от стекла. После того что ребята только что видели, я не могу их винить.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Кармель. – Что случилось?

– Ничего, – говорю. – Мне показалось, будто я кое-что увидел, но это ерунда.

Она опускает глаза и тайком оглядывается:

– Ты кричал.

Смотрю на Томаса, тот кивает.

– Полагаю, я слегка переборщил. Акустика тут ни к черту – сам себя не слышишь.

Я вижу, как они переглядываются, и не пытаюсь их ни в чем убедить. Да и как? Они видят белое платье в витрине и знают, что это значит. Они знают, что именно мне показалось.

На следующий день после эпохального нервного срыва в торговом центре я провожу свободный урок на воздухе, в углу школьного двора – сижу под деревом и по мобильнику разговариваю с Гидеоном. Другие школьники тоже высыпали наружу и оккупировали солнечные участки двора, развалившись на молоденькой весенней травке, положив головы на рюкзаки или колени подружек. Время от времени они поглядывают в мою сторону, что-то говорят, и все смеются. До меня доходит, что раньше у меня лучше получалось вливаться в коллектив. Наверное, не стоит оставаться здесь на следующий год.

– Тезей, все в порядке? У тебя какой-то отстраненный голос.

Смеюсь:

– Ты прямо как моя мама.

– Пардон?

– Извини.

Дурацкие колебания. Я ведь именно из-за этого ему и позвонил. Я хотел поговорить об этом. Мне нужно услышать, что Анна ушла навсегда. Что она не может вернуться. И мне надо услышать это, произнесенное авторитетным британским тоном.

– Тебе доводилось слышать, чтобы кто-нибудь возвращался… ну, после перехода? – говорю я наконец.

Гидеон выдерживает приличествующую случаю задумчивую паузу.

– Никогда, – говорит он. – Это просто невозможно. По крайней мере, в пределах разумной вероятности.

Прищуриваюсь. С каких это пор мы живем в пределах разумной вероятности?

– Но если я отправляю их с одного плана на другой при помощи атама, разве не может существовать какая-то иная штука, способная вытащить их обратно? – На сей раз пауза длиннее, но на самом деле он не воспринимает ситуацию всерьез. Если б воспринимал, уже бы слышался скрип лестницы и шелест переворачиваемых страниц. – В смысле ну это не такая уж дикая мысль. С А на Б, с Б на, скажем, Г, но…

– Боюсь, это скорее с А на Б на Пи. – Он набирает воздуха. – Тезей, я знаю, о ком ты думаешь, но такой возможности просто нет. Мы не можем ее вернуть.

Крепко зажмуриваюсь:

– А если я скажу, что она уже вернулась?

– Что ты имеешь в виду? – В голосе явственно слышится осторожность.