Вот он, виновато улыбаясь и кутаясь по самый нос в чужой ватник, попробовал отойти вправо, сделал пару шагов, оглянулся, неуверенно попробовал вильнуть влево, вернулся к Ане. Положил в лодку весло, сделал несколько шагов влево, точно шел отмечать путевку в «Навь». Снова вернулся. Снова дернулся в сторону, не в силах сорваться с невидимого поводка.

– Бесполезно, – еле разгибая непослушные ноги, Аня забралась в лодку. – Погреться не желаешь?

– А у тебя есть? – дуя на посиневшие руки, поинтересовался Яков.

– В пылающем Ахероне согреешься, гнида, – прошипела сквозь зубы Анна, буравя Якова злобным взглядом. Перевозчик-то он перевозчик, конечно. В «Навь» ему теперь прямая дорожка, трудовую книжку класть, а кто его знает, сдуру вполне может веслом по голове долбануть.

– Что, я?

– Ну не я же. – Аня кивнула на свой живот. – Хочешь, чтобы я ребенка прямо здесь родила? Хочешь, чтобы врата открылись и все наши полезли к вам?

– Не… – Яков попытался отступить, но споткнулся и сел на пятую точку.

– Ты в Питере в каком доме живешь: в новостройках или в старом фонде? – при воспоминании о пылающих водах Ахерона, ей вдруг сделалось тепло и весело.

– На Конюшенной. В старом, конечно.

– Представь, сколько людей до тебя жили в этой самой квартире. – Аня, запрокинув голову, глядела на поднимающееся над Миром Мертвых солнце.

– Ну, много?

– Хочешь, чтобы все они завтра вернулись? Хочешь, чтобы чужие тебе покойники пили водку на твоей кухне и играли в покер? Чтобы чужие бабушки брякали на пианино и чужие дедушки объясняли, как следует жить?

Яков молча вернулся к лодке, оттолкнул ее от берега и прыгнул внутрь. Какое-то время он устанавливал весла в уключины, потом, сообразив что-то, снял с себя ватник и протянул его Ане.

Та с удовольствием забралась в еще помнящий тепло живого человеческого тела трофей. День начинался очень даже неплохо.

В рассветных лучах тихо плыла по розовеющим волнам крохотная лодка, в которой слабо уже угадывались две фигурки. Раз, и реку заволокло плотным туманом, два, и туман этот зазолотился в лучах новорожденного солнышка.

– Теперича не заметят, ироды. Теперича не споймают младенчика, – шамкая беззубым ртом, кудахтала на берегу старая богинка, притоптывая на месте ногами, наспех обутыми в резиновые сапоги.

Богинка – старая, с большой головой и морщинистым, сияющим от счастья, лицом и добрыми глазами. Сама богинка худа, точно старая кляча, а живот ее – спелый арбузик. Носит эту вечную беременность с собой старая богинка, носит, укачивая, точно оберег.

Сколько лет оберег богинковский потребен не был, потому что угодила богинка ненароком в самый ад, где бабы не рожают и давно позабыли, как это делается. Оттого и всегда печальна богинка, оттого и невесела.

Хотя нет. Сегодня радуется богинка, приплясывая на холоде. Радуется, пляшет и поет тихо себе под нос. Оттого и держит она у пухлого животика укрытую теплым давно выцветшим платком старинную старообрядческую икону, на которой змей склонился над детской колыбелькой, а ниже юная мать пересекает на лодке реку. Хочет полакомиться чудно вкусным младенцем лукавый древний змий, но про то не знает, не ведает, что архангел Михаил не даст отцу лжи съесть младенца, который должен стать пастырем народов. Бой меж ними произойдет, об этом третья, самая радостная картинка повествует. Бой ни на жизнь, а на смерть. Бой, в котором победит Архангел, низвергнув Сатану на землю. Сначала его, а потом и его приближенных и сочувствующих.

Про то Апостол Иоанн повествует[8]. А апостолу отчего же не поверить. Как не поверить, когда сама богинка совсем недавно видела, как этот самый Чернобог обнимал изображенную на иконе женщину, вожделея ее дитя. Не нравятся богинке старообрядческие иконы, люди на них не всегда сами на себя похожи, но да тут, что называется, как вылитые.

Оттого и мерзнет старая богинка на берегу Ахерона, оттого и держит крамольную икону, за которую темные ангелы Великого Дракона ее запросто могут в тюрягу упечь. От того и мучается она, что почуяла силу нового света, разливающуюся по всему Миру Мертвых с того дня, как через пылающий Ахерон переправилась зачавшая в Царстве Живых женщина. Почуяла и вышла сама этому свету поспособствовать. Откинула платок богинка, подставила икону чудотворную солнышку, а та отразила луч от своей поверхности прыснув светом в окно живущей неподалеку девы судьбы Рожаницы[9]. Чтобы не оставляла она своей заботой Анну, чтобы простерла над нею свой плащ в час, назначенный для великого таинства, чтобы кликнула всех своих сестер, дабы каждая была начеку и не зевала.

Семь их, дев судьбы Рожаниц, семь, потому что, когда срок придет, Богом неизвестно, плохо еще налажен информационный коридор с высоких небес. Никто не знает, когда младенцу придет срок появляться на свет, а помощь ему и матери его в любой час должна быть оказана. Вот поэтому дев-помощниц