медицинский халат с белой водолазкой под ним и, очевидно, ещё более короткой юбкой. Она и в джинсах с кожанкой была хороша, а сейчас у американца даже перехватило дыхание. Вообще-то он считал, что в свои сорок лет не следует придавать женским прелестям такое уж большое значение, и темперамент у него был так себе, но сейчас он почувствовал, что явно помолодел лет на двадцать. Сообразно, нужно отметить, общему самочувствию.

– Так вы ещё и доктор, Рысь, – спросил он с некоторой иронией, весьма, впрочем, заметной.

– Нет, я ассистент мэтра. По всем вопросам. А халат – это так положено. Чтобы пациент не стеснялся, когда в палату к нему заходит малознакомая женщина, и чтоб посторонние мысли не возникали.

– Тут вы не совсем правы, – пошутил Лютенс, – белый халатик, как у вас, иногда, наоборот, вызывает…

– До того момента, когда начинаются назначенные врачом процедуры. Клистир, например. Читали у Гашека? Судя по описаниям, после него не до мыслей, – совершенно спокойно, с нейтральным лицом ответила Герта.

– Ты нам кофейку сообрази, – прервал тему Фёст. – Мне с коньячком, а пациенту в эту сторону ближайшие дни думать не показано… Так на чём мы остановились? – снова обратился он к разведчику.

– На новом мире и возможности посмотреть.

– Беспроблемно. Но, как понимаете, при соблюдении некоторых условий…

– Подписка о сотрудничестве? – скривился Лютенс.

– Вы до какого момента вчерашний вечер помните? – вопросом на вопрос ответил Ляхов.

– Бумаги помню, что вы мне показывали, и вроде о смысле моей вербовки разговор пошёл. Но там уже всё плывёт, подробности не отложились.

– Хорошо, про бумаги запомнили, второй раз за ними в сейф бежать не придётся. Так вот, имея возможность копировать такие документы, мне вашу расписку изобразить – делать нечего.

– Тогда что? Монолог перед телекамерой?

– Ну как вы всё приземлённо мыслите, Лерой. Вокруг вас картина мироздания рушится, «Последний день Помпеи» кисти художника Брюллова, а вы о такой ерунде. Нужны мне ваши расписки и интервью. Я хочу того, что Костя Остен-Бакен хотел от польской красавицы Инги Зайонц. Просто с сегодняшнего дня, с сего самого момента, вы становитесь сотрудником моего института. Я и документик вам выправлю, и оклад жалованья положу. Не хуже цэрэушного. Плюс квартирные, столовые, полевые, прогонные и пошивочные[126]. Взамен полная и нелицемерная лояльность. Корпоративный дух и так далее. Нынешней службе это мешать не будет. Согласны?

– А у меня есть выбор?

– Вот только не надо этой жалобной обречённости. Выбор всегда есть. Хотя бы как у Савинкова. – Фёст указал на окно [127]. – Но спешить некуда, ваш «долг», ваша организация, как и сама страна, на мой взгляд, не заслуживают того, чтобы из-за них с собой кончать. Впереди ведь столько интересного…

Вадим выпил свой коньяк, глотнул кофе, снова закурил, давая возможность «пациенту» обдумать его слова.

– И вы поверите мне, просто так, без условий и доказательств? – через минуту примерно ответил Лютенс, проглотив достаточно оскорбительный пассаж Ляхова. Впрочем… Что ему действительно эта Америка? Есть на свете места и поинтереснее.

– Если скажу – «да», уже вы мне не поверите. Исходя из менталитета. И, между прочим, напрасно. Я в людях разбираюсь. Не только без медицинской спецаппаратуры, но и без «полиграфа Киллера». Соврёте – увижу. Согласитесь сотрудничать и вздумаете двойную игру вести, тоже узнаю, даже если мы будем друг от друга очень далеко. А вам нужны неприятности? Серьёзные, я имею в виду. Лучше прямо сейчас откажитесь, и расстанемся, как уважающие друг друга люди.

– Нет, Вадим… Петрович, кажется? Отказываться я не буду. И готов вам принести, как её… вассальную клятву верности.

– Принимается, – коротко кивнул Фёст, но никаким другим движением не обозначил это самое «принятие».

– А как быть с тем… с теми, кто пытался меня отравить? Они ведь сильно… удивятся, что я вдруг жив.

– Я же говорил, препарат в принципе сильно пролонгированного действия. Они же не знают, сколько и чего вы именно вчера выпили, и едва ли достоверно представляют степень резистентности вашего организма именно к нему. А когда пройдёт контрольное время, я думаю, отравителям будет глубоко не до вас. Их, может, самих к тому времени… Бог накажет.

На этом имеющий судьбоносное значение диалог закончился, продолжился уже просто разговор двух понявших друг друга мужчин, которым больше незачем переливать из пустого в порожнее и размазывать белую кашу по чистому столу. Ни один из них, в конце концов, не был в молодости раввином[128].

Лютенс спросил Вадима, как можно объяснить странное сходство Герты-Рыси с военными девушками на блокпосту.

– И не сёстры, и типажи довольно разные, а вроде из одной семьи.

– При этом вы смотрели на тех девушек минут пять от силы…

– Зато нафотографировал я их вволю…

– Вот и чудесно. Сможете загнать в «Нью-Йоркер», допустим, баксов по тысяче…