Едва забрезжил рассвет, Вирд покинул место, где спал, растянувшись на добытом Ого одеяле и подложив свой мешок под голову, и побрел в дальнему концу лагеря.

Здесь было безлюдно, первые рабы только начали просыпаться, чтобы приготовить завтрак. Огромное красное солнце всходило над оставшейся позади Арой.

Вирд присел на большой камень – один из многих, что вросли тут и там в землю, создавая непривычный унылый пейзаж, и расчехлил флейту. Мастер Гани Наэль требовал, чтобы его ученик упражнялся с флейтой ежедневно, разучивая мелодии, которые сам Гани ему показал. За пять дней Вирд выучил уже три песенки, незамысловатые и веселые. Он запоминал мелодию, лишь однажды услышав ее, но к флейте еще не привык достаточно для того, чтобы извлекать только безупречные звуки, – отличия от хорошо знакомой деревянной свирели все же имелись. Особенно трудно было играть на ходу, подпрыгивая в повозке. Он частенько выходил и, убедившись, что экипаж госпожи Фенэ где-то далеко и она его не увидит, шел пешком, наигрывая показанные Мастером мелодии, чем очень радовал пеших или ехавших в повозках рядом рабов и слуг.

Мастер Гани Наэль все больше времени проводил с госпожой Кох-То и присоединившейся к ней госпожой Фенэ. Теперь обе к’Хаиль ехали вместе – так им было веселей, а следующие за хозяйками рабы и повозки с припасами чередовались: один день впереди ехала группа с желтыми поясами и платками, другой – ближе к благородным оказывались зеленые, а желтые замыкали шествие.

На стоянке по какому-то, видимо, давнему уговору, люди к’Хаиль Фенэ располагались с западной части, а к’Хаиль Кох-То – с восточной: обширные просторы пока что позволяли. Для самих же благородных ставили их роскошные шатры в центре лагеря. Вирд с Наэлем ночевали около повозки. Музыкант, нимало не стесняясь, использовал многочисленные ковры и подушки, любезно предоставленные ему Кох-То, чтобы спать со всеми удобствами, а Вирд довольствовался одним одеялом – для него и это роскошь…

Днем Наэль ехал в господском экипаже, и оттуда доносились звуки музыки и смех – видно, ему не составляло труда играть и петь, несмотря на тряску. Вечером он переходил в один из шатров, и вновь слышалось пение, игра на лютне или флейте, одобрительные женские возгласы.

Вирда он с собой не брал, чему тот был несказанно рад. Но возвращаясь поздно ночью к своей повозке, Гани Наэль строго спрашивал, что его ученик делал целый день, и требовал исполнить для него мелодии, которые тот выучил. Затем Наэль поправлял ошибки Вирда, ставил в правильную позицию его непослушные пальцы и давал задание на следующий день. Все утро Мастер Музыкант обычно сладко спал, просыпаясь лишь чтобы позавтракать, а ближе к обеду отправлялся к дамам. Вирд же использовал утро для репетиций. В это время его не трясло, ему не нужно было играть на ходу и зрителей-слушателей, к которым он так и не привык до сих пор, было очень мало.

Все пять дней путешествия были похожи один на другой, словно близнецы, но не этот… сегодня не будет тряски, целый день Вирду предстоит слоняться в одиночестве по лагерю, избегая Фенэ, которая может его узнать. Эта задержка тревожила его – ведь кто скажет, не напал ли уже Оргон на его след? Скорей бы покинуть Ару!

Вирд закрыл глаза, вспоминая, в какую позицию нужно ставить пальцы – Мастер очень злился, когда Вирд делал это неправильно, хотя разницы ученик так и не понял. Юноша поднес флейту к губам и заиграл: вначале мелодию, которую должен был выучить по требованию Гани Наэля, затем другую и третью, тоже из показанных Мастером. Потом припомнил пару песен, которые услышал из шатра дам, случайно оказавшись достаточно близко.

Когда Вирд играл, на душе его становилось легче, хотя мелодии Мастера Наэля, при всем к нему уважении, не давали той радости и покоя, как его собственные мелодии. Сейчас было время, когда Вирд мог поиграть просто для себя, как тогда, когда забывал обо всем на свете, музицируя на деревянной свирели, под Деревом Размышлений.

Мелодия, странная, но прекрасная, та, которую он никогда раньше не слышал, полилась из его инструмента невидимым кружевом. Опасения, волнения и страхи сразу же сделали шаг назад, отступая, убегая от этих звуков. Вирду было хорошо, так хорошо, как будто он ел после долгого изматывающего голода, пил, измучившись жаждой, окунался в прохладную воду в конце тяжелого жаркого дня, как будто бежал с ветром по зеленому цветущему полю и летел в облаках с птицами.

Когда он услышал рядом голоса к’Хаиль Фенэ и Ого, почему-то оказавшихся здесь в такую рань и подошедших к нему незаметно, то не перестал играть и даже не вздрогнул, хотя его тревоги мигом запульсировали где-то у сердца. Вирд открыл глаза и слегка наклонил голову в приветствии, не отнимая флейты от губ. Конечно, ему следовало вскочить и упасть на колени, но он не сделал этого – его тело сковал ужас, а потом вместе с непрекращающейся мелодией пришло безразличие к тому, что сделает к’Хаиль Фенэ, когда узнает его.

– Это ученик мастера Наэля? – сказала она, обращаясь к Ого.

– Похоже, да, – ответил тот, поморщившись от произошедшего казуса, когда к’Хаиль не видела его, внимательно разглядывая Вирда.

– Он очень напоминает мне твоего приятеля с рынка. Рохо? Так, кажется, его зовут? – сказала она наконец роковые слова. Узнала.

Ого взглянул на нее с чистым недоумением на физиономии.

– Одно лицо, к’Хаиль! – воскликнул он и, обернувшись к Вирду так, чтобы его не видела Фенэ, но зато хорошо видел ученик музыканта, выпучил, а затем закатил глаза, поджал губы и сдвинул брови, все его гримасы говорили: «Как ты мог так влипнуть? Вот же тебя угораздило! Я, конечно, сделаю, что смогу, но за результат не ручаюсь». – Затем он вновь обернулся к хозяйке и опять стал само удивление и непонимание. – Если бы я точно не знал, что мой друг Рохо отправился назад к к’Хаэлю Оргону и понес пирог с персиками для моей золотой мамочки, я бы зуб отдал, сожри меня эфф, что это и есть он! Да только