– Он, как я вижу, тоже уроженец Тарии, – сделала безапелляционный вывод госпожа, основываясь на только ей известных соображениях.
Гани Наэль только кивнул, продолжая играть. А Кох-То неспешно пошла-поплыла дальше к своей повозке, где двое крепких мускулистых рабов помогли ей, шурша шелками, подняться и усесться на багряных подушках под балдахином.
К’Хаиль Кох-То распорядилась, чтобы для ее нового музыканта и его ученика освободили повозку, и пятеро приближенных к хозяйке холеных рабынь, рассчитывавших, по-видимому, с комфортом провести это путешествие, быстро собрали свои пожитки (довольно многочисленные для невольниц) и рассеялись меж лагерного люда, ища для себя нового места.
Повозка была крытой, не очень большой, но для двоих места более чем достаточно, по краям друг против друга прибиты широкие лавки-сиденья, скрытые под коврами и подушками. Легкий ветерок, прогуливающийся под балдахином при движении, делал жару не такой уж невыносимой.
Музыкант, судя по всему, на меньшее и не рассчитывал, а для Вирда ехать в такой повозке – неслыханная роскошь, он ведь думал, что придется идти весь путь до Города Семи Огней пешком.
Гани Наэль бросил свой мешок на днище повозки, аккуратно снял тюки с инструментами и сложил их под лавкой, только одну холщовую сумку, висевшую у него через плечо, снимать не стал. Он развалился на сиденье, подложив под голову несколько небольших подушек, и пристроил длинные ноги на бортике повозки.
Вирд же сел на самый краешек лавки, отодвинув в сторону красивую красную подушечку – боялся испортить ее своей пятой точкой, и застыл как изваяние, даже не снимая с плеча мешок.
Он так и сидел, пока они выезжали из Бурона, пока тряслись по извилистому Северному тракту и, даже подпрыгивая на кочках и ямах, умудрялся, приземлившись, принять ту же застывшую позу, чем вызывал недоуменные взгляды Наэля. Но тот ничего не сказал, лишь поднял правую бровь и хмыкнул несколько раз, затем закрыл глаза и, видимо, задремал, положив руку на холщовую сумку, с которой не расставался.
Вирд сидел и обдумывал произошедшее. Он был напряжен и испуган, но расслабиться не мог. Он не знал, повезло ли ему на этот раз или наоборот. Да, он получил место в караване, пропитание на время всего пути, ему не нужно было бить ноги о дорожные камни… Но не слишком ли много внимания он привлек к себе? Столько людей смотрели на него, когда он играл на той штуке, которую Гани Наэль назвал потом флейтой, когда он стоял возле музыканта, разговаривающего с госпожой Кох-То, когда они с Наэлем устраивались в повозке, следующей сразу за повозкой госпожи?..
Наэль назвал его учеником и представил госпоже Кох-То, а та наверняка захочет похвастаться музыкантами из Тарии перед госпожой Фенэ. Что будет, если к’Хаиль Фенэ узнает его? Что, если к’Хаиль Кох-То узнает, что он не уроженец Тарии, а сбежавший арайский раб? Что, если ему придется играть перед ними на флейте? Что, если к’Хаиль Кох-То будет смотреть на него так, как к’Хаиль Фенэ на рынке?
Вирд почувствовал прилив крови к щекам и потряс головой. Нет, он не должен думать такое о благородной…
Ого сказал бы, что он слишком много беспокоится. Да Вирд и сам это понимал, только не мог расслабиться. События – необъяснимые, бурные, неожиданные – затягивали его в свой неистовый водоворот, и Вирд изо всех сил барахтался в этой воронке, потому что не привык полагаться на удачу.
Его сердце бешено колотилось, а разум строил различные предположения, одно страшнее другого. Он думал о Куголе Абе, который ищет его в городе и идет по следу, как эфф. Он думал о госпоже Фенэ, которая сразу же узнает его лицо, едва увидев. Он думал о многочисленных шпионах Оргона, кто-то из которых мог затесаться между слугами в караване и выслеживать его. Думал о к’Хаиль Кох-То, которая разъярится, словно горная кошка, едва узнает, что он никакой не тариец. Думал о том, что его могут убить ночью подосланные убийцы, могут казнить за ложь благородным, могут просто оставить умирать в Диких землях, не позволив следовать за караваном, могут бросить замерзать в горах, но самое страшное – могут вернуть в рабство.
Вирд измотал и истощил себя этими мыслями, в висках стучала кровь, уши горели, ладони покрылись холодным потом, тело занемело от напряженной позы. Ему хотелось вскочить и закричать во все горло, но он не мог…
Гани Наэль задремал под мерный перестук колес. Кох-То, несомненно, очень скоро пригласит его в свою повозку и потребует ее развлекать – знал он ненасытную жажду этих к’Хаиль к песням и историям, поэтому должен хорошенько отдохнуть. Он, как солдат, привык использовать каждый удобный случай и каждую свободную минуту для сна и восстановления сил.
Он возвращался домой… Когда год назад Гани решился отправиться в Ару, то очень надеялся, что ему будет сопутствовать удача. Но такого успеха он не ожидал. Ара – золотое дно для подобных ему. Здесь у Наэля было огромное преимущество, которое отсутствует для него в Тарии – он чужеземец для арайцев, житель далекой и могучей державы, интересной, полной новостей и модных веяний. Здесь каждый благородный дом с радостью и гордостью принимал у себя тарийского музыканта; более того – настоящего Мастера Музыканта из знаменитого Пятилистника, играющего на пяти разных инструментах и знающего сотни и сотни сказаний в стихах и в прозе.
Гани объехал почти всю Восточную и Центральную провинции, посетил столицу Ары – Чатан. Побывал в двенадцати благородных домах. И заработал очень неплохо. Золото и драгоценные камни исправно перекочевывали из сокровищниц богатых рабовладельцев в его холщовую сумку, которая сейчас давила ему бок и грела душу. И ни одной монеты он не потратил на еду или питье, на крышу над головой или переезд из одного места в другое. Арайцы были более чем гостеприимны. Особенно арайки…
Империя вела бесконечную войну, их мужчины – главы великих домов, постоянно отсутствовали дома в связи с этим обстоятельством. А благородные
