мало, но нам повезло, пара замечательных детишек растёт, всё удалось.
– Так, стоп! – выпалила я. – Кто отец?
– Я, – после короткого молчания ответил Татлин.
– Да ты охренел совсем!
– Я думал, ты умерла, это было в память о тебе, от тебя же больше ничего не осталось, только несколько яйцеклеток…
– Да это изнасилование, мать твою! – завопила я.
– Да ладно, тебя даже рядом не было… – удивился Татлин.
– Изнасилование! Хрен с ним – косвенное, да плевать! С чего ты решил, что право имеешь? Я не хочу общих с тобой детей! Ты позволил меня убить!
– Дети уже есть, Лора. Других же больше не будет.
– Да я тебя сейчас грохну!
– Так! Спокойно! Держи дистанцию, оставайся там, где стоишь. Лора, стой! Да чтоб тебя!..
Я, не размышляя, бросилась вперёд. Я его разорву! Я не буду делить с кем-то моих детей! Они мои и только мои!
Но тут мамочка у костра одним движением согнула лук и отпустила стрелу, которую держала на своей тетиве, и заточенный электрод с хрустом воткнулся мне в горло. Голову дёрнуло, по коже побежали мурашки, вздыбились отсутствующие на коже волоски, – это из размазанного по электроду силиконового коммуникационного процессора, вынутого из чьего-то черепа, копироваться в мой кровоток Красный Код.
– Родня ругается, потом мирится. Жизнь идёт, – довольно прищурившись, произнесла девчонка на своём щелкучем!кунг…
Убила бы.
Мы уходили дальше в пустыню. За нашими спинами Пирамида медленно тонула за песками удаляющегося горизонта.
Татлин нёс мамочку на могучих плечах, как двуногий верблюд. Я следила за горизонтом через камеру на его зрительном нерве, и то, что от меня ещё осталось – а осталось немного, болталось в пластиковом низкотемпературном контейнере на поясе девчонки, рядом с флягой и бусами из семян тутовника.
В маленьком и, судя по последним событиям в мире, небогатом хозяйстве нашей мамочки всё сгодится, даже моя дурная голова, оставшаяся после разрушения Красным Кодом остального тела…
Татлин опять меня спас. Натурально оторвал мне голову и на ручной реаниматор насадил.
– Я их прятал, пока было можно, – рассказывал Татлин, широко шагая по песку. – Но всё очень быстро покатилось к чёрту. А когда начались смерти уже в совете акционеров и пустили на органы простых рядовых, народ вовсе разбежался. Нахрен сдался кому такой культ.
– А потом, – добавил Татлин, – когда стало заметно, все пронюхали, что в Пирамиде есть чистые живые человеческие зародыши…
Я знаю, что было потом. Они пришли за ними. За стволовыми клетками из тканей моих детей. Звери из темноты, звери, желающие жить вечно…
И он сложил из их тупых голов кольцо вокруг того костра.
Из тупых голов вроде моей.
Я тронута, Татлин. Правда. Я буду помнить, я никогда не забуду.
Я хотела рискнуть и завести детей, когда смогу быть уверенной, что огражу их от тех ужасов, что пережила и творила сама. Дать им лучшее, перемешать гены, найти другой выход.
Так и будет. А всё потому, что мамочка – ходячая замена плаценты, которой у меня никогда уже не будет, хотела их ещё сильнее, чем я.
– Стрела с Красным Кодом, – пробурчала я. – Это не честно.
Девочка-бушменка только щелкуче захохотала:
– То-то ты его почти убила, старуха. Спасать надо было. Ну и хорошо. Я согласилась породниться с вами, люди из кусочков, потому что вы сильные, – мамочка вздохнула. – А мои дети должны быть сильными, чтобы их уже никто не смог увести на завод.
– Ну да, – буркнула я.
Вот как всё повернулось. Она оказалась ему ближе, чем я. И детям моим тоже. Значит, это мне придётся пострадать.
Может, когда-нибудь, через много лет, меня отпустит, и я смилуюсь, прощу себя. Соберу себе новое тело и отпущу себя с миром. Но не сейчас. Не скоро. Человек должен страдать. И я – за всех.
А сейчас мы идём в Калахари. Жить. Растить детей.
Похоже, однажды на старости лет я всё же стану бабушкой в большой счастливой бушменской семье.
Ну, иногда ещё очень хочется отложить яйца. В песок, на дне медленной и тёплой тропической реки.
Крэш
Выход преграждали трое, все в тёмных костюмах и фетровых шляпах, а-ля американские гангстеры прошлого века. Для полного соответствия в
