— Я сказал, выйдите из телефонной будки! — взревел он и, вскинув над головой зонтик, как топор палача, резко ударил им по проводу, протянувшемуся между будкой и стеной.

С громким хлопком провод оборвался.

Гудки в трубке смолкли. Эмма подняла глаза на мужчину, с трудом сдерживая ярость.

— Если ему так уж нужна эта будка, — произнесла она, — давайте ему ее предоставим.

Все трое выбрались наружу, а Бронвин схватила мужчину за руки и завела их ему за спину.

— Прекрати! — взвизгнул он. — Отпусти меня!

— О, я тебя отпущу, — успокоила его Бронвин и, приподняв, сунула его в будку, после чего закрыла дверь снаружи зонтиком.

Мужчина вопил и колотил по стеклу кулаками. Он прыгал и метался, напоминая толстую муху, случайно угодившую в бутылку. Нам всем очень хотелось насладиться этим зрелищем, но мужчина привлекал к себе слишком много внимания, и к нам со всех сторон уже начинали сбегаться люди. Мы должны были как можно скорее покинуть вокзал.

Взявшись за руки, мы побежали к турникетам, расталкивая всех этих нормальных людей и оставляя их позади размахивать руками и что-то возмущенно кричать. Раздался пронзительный свисток паровоза, который эхом отозвался внутри чемодана Бронвин, где из стороны в сторону, как белье в барабане стиральной машины, швыряло мисс Сапсан. Оливия была слишком легкой, чтобы бежать, и потому просто крепко вцепилась в шею Бронвин, болтаясь у нее за спиной, как полуспущенный воздушный шарик на веревочке.

От турникетов нас отделяла группа взрослых, и, вместо того чтобы оббегать их вокруг, мы попытались пойти напролом.

Это не сработало.

Первой перехватила нас крупная женщина. Она сначала ударила Еноха по голове своей сумочкой, а затем вцепилась в его одежду. Когда Эмма попыталась оттащить ее от Еноха, двое мужчин схватили ее за руки и повалили на пол. Я бросился к ней на помощь, но тут третий мужчина схватил за руки меня.

— Сделайте же что-нибудь! — закричала Бронвин.

Мы все понимали, что она имеет в виду, но не знали, кто из нас еще свободен и способен прийти на выручку. Тут мимо носа Еноха прожужжала пчела. Она вонзила жало в бедро женщины, которая сидела верхом на нашем товарище, и толстуха с визгом вскочила на ноги.

— Да! — закричал Енох. — Давай еще пчел!

— Они устали! — закричал в ответ Хью. — Они только что уснули после того, как спасли вас в прошлый раз!

Но он понимал, что выхода все равно нет. Руки Эммы скрутили у нее за спиной, а Бронвин отбивала чемодан и Оливию у целой троицы разгневанных кондукторов. Видя все это, Хью начал колотить себя по груди, как будто пытаясь протолкнуть застрявшую в пищеводе еду. Мгновение спустя он звучно рыгнул, и из его рта вылетело не менее десятка пчел. Сделав несколько кругов над нашими головами, они наконец сориентировались и начали жалить всех взрослых подряд.

Мужчины, державшие Эмму, выпустили ее и бросились наутек. Того, кто держал меня, пчела укусила прямо в кончик носа, и он, взревев, принялся размахивать руками, как одержимый демонами. Вскоре все взрослые бегали, прыгали и судорожно дергались, пытаясь спастись от крошечных жалящих врагов, — к восторгу всех детей, которые еще не успели сесть в поезд. Те хохотали, ликовали и вскидывали в воздух руки, подражая смехотворным ужимкам старших.

Воспользовавшись тем, что о нас все и думать забыли, мы пробежали через турникеты и выскочили в суетливый лондонский полдень.

Мы затерялись в хаосе улиц. Мне казалось, что нас погрузили в банку с какой-то жидкостью, в которой вперемешку плавали всевозможные частицы: джентльмены, дамы, рабочие, солдаты, уличная детвора и попрошайки — все целеустремленно спешили во всех направлениях одновременно. Воздух был заполнен неумолчным шумом крошечных фыркающих автомобильчиков, криками уличных торговцев, во весь голос расхваливающих свой товар, музыкой, исполняемой уличными музыкантами, и клаксонами автобусов, которые, содрогаясь всем телом, останавливались у края тротуара, чтобы вывалить на него новую толпу людей. Все это было заключено в каньон из величественных зданий, исчезающих вдали по обе стороны улицы и уже наполовину погрузившихся в тень. Полуденное солнце начало клониться к закату, и его неяркий свет еще больше приглушал дым лондонских труб, придававший светилу сходство с фонарем, проглядывающим сквозь туман.

От толчеи и шума у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза и позволил Эмме тащить меня за собой по улице. Свободной рукой я нащупывал в кармане прохладный прямоугольник телефона. Каким-то необъяснимым образом прикосновение к его гладкому стеклу меня успокаивало. Мой телефон был бесполезной реликвией из будущего, и все же этот предмет продолжал излучать какую-то энергию, длинной тонкой нитью соединяя этот непонятный мир с тем, частью которого я некогда являлся. Всякий раз, когда я к нему прикасался, телефон сообщал мне: Ты здесь, и все это реально, тебе это не снится, и ты остаешься самим собой. Благодаря этому напоминанию все вокруг немного замедляло свое стремительное вращение.

Енох провел годы своего становления в Лондоне и утверждал, что до сих пор знает его улицы. Поэтому мы позволили ему нас вести. Мы старались выбирать боковые улочки и глухие переулки, отчего город поначалу выглядел как лабиринт серых стен и сточных канав. Его величие обрушивалось на нас