Спектор придвинулся к Гастингсу и посмотрел ему в глаза.
– Ты мне сейчас не соврал?
– Нет! Клянусь жизнью!.. Это правда, даю слово.
– Ладно. Залезай в душ. – Спектор отодвинул занавеску. Шевелись.
Гастингс втиснул туда свое раскормленное тело.
– Но зачем?
Спектор снова поймал его взгляд – и на этот раз всерьез. Гастингс рухнул на кафель. Его тело задергалось, а потом замерло.
– Вот зачем. – Он медленно задернул занавеску. – Никто меня не трахает безнаказанно.
Место для трупа было не идеальным, но, как всегда, пришлось импровизировать.
Спектор в последний раз посмотрелся в зеркало. Теперь у него не только кривая улыбка, но и кривая челюсть. Может, когда все будет позади, он еще купит себе кривой домишко на Багамах. Но только когда с Хартманном будет покончено. Тогда можно будет подумать об отпуске.
– Идиот!
Гневно сверкая лиловыми глазами, Тахион шагал, держа в руке свой врачебный саквояж. Позади него репортеры в три ряда окружали Барнета, чей анализ, конечно же, не показал порчи от черного дождя Сатаны.
– Заткнись, – проворчал Джек, не выныривая из очередной «Кровавой Мэри».
Тахион развернулся, вернулся обратно и встал перед Джеком, выставив вперед острый подбородок.
– Возможно, ты сейчас подарил Барнету выдвижение. Ты это понимаешь?
– А я подумал, что это сделал ты! – Аморфный гнев Джека сосредоточился на Тахионе. – Я решил, что это ты, отправившийся трахать Флер и переметнувшийся к Джексону, как только ситуация ухудшилась.
Тахион покраснел.
– Единственное, что ты сейчас можешь сделать, это постараться перенастроить Калифорнию на Джексона.
Джек презрительно усмехнулся:
– Иди в задницу, придурок. Я хотя бы что-то делаю.
Тахион воззрился на него, с трудом проглотил какие-то возмущенные реплики и удалился.
Джек, оставшийся у стены зала, понял, что, как только Барнет закончит свою речь, на него набросятся корреспонденты. Он двинулся к бару, устроенному в дальней части зала, нашел пол-литровую фляжку с самым крепким ромом и отправил ее к себе в карман.
Он решил, что в наибольшей безопасности будет в зале съезда, где сможет спрятаться за остальными членами своей делегации.
Грег звонил из больничной палаты Эллен. Пока шло соединение, он гладил ее по голове, с улыбкой глядя на ее бледное осунувшееся лицо. Эллен попыталась ответно улыбнуться, но у нее не получилось. Она была прелестной и невероятно хрупкой, и при виде нее у него на глаза навернулись слезы.
«Боже! Мне так жаль, Эллен! Мне очень-очень жаль!»
Кто-то снял трубку, и он переместил центр своего внимания.
– Кэл? Это Хартманн.
– Сенатор. – Голос у Редкена был нервозным. Грег почувствовал, что собеседнику не хочется разговаривать. – Как дела?
«Жирный сукин сын! Будь мы там…» – взъярился Кукольник.
– Именно это я и хотел узнать. Я ожидал, что уже получу какие-то результаты, Кэл.
Это моментально заставило его собеседника ощетиниться. Грег очень ясно представил себе, как покраснело прыщавое лицо возмущенного Редкена. Сейчас тот потянется за шоколадным батончиком.
– Послушайте, сенатор, это не так просто. – До него донесся далекий звук рвущейся обертки. – Итог по вашему русскому такой: он мертв. Умер полтора года назад, поджарился до сухариков. С кем бы я ни говорил, все отвечают, что дело закрыто и никто из Министерства юстиции, ЦРУ или ФБР не имеет желания его открывать снова. Мне уже надоело слышать, что я псих, зануда или идиот.
Грег почувствовал, как его собственное терпение заканчивается. Редкен тянет резину и придумывает отговорки, а тем временем Тахион все еще здесь и по-прежнему подлизывается к Джексону.
Девон хмурится и сыплет проклятиями, и все политические рычаги уже использованы только для того, чтобы замедлить откат. Эллен вопросительно улыбнулась Грегу с кровати, сонная после укола успокоительного. Грег убрал волосы, упавшие ей на лоб, и пожал плечами, отвечая на ее немой вопрос. Глубоко вздохнув, он снова вернулся к разговору.
– У Видео есть эти чертовы картинки, Кэл. Я знаю, что она джокер, но изображения-то настоящие! Неужели не нашлось никого, кого они убедили бы
