Грекам только дай чьей-нибудь головой поклясться, и я у них подцепил. Словом, назавтра весь Киев будет сию тайну знать и обсуждать. А если меня кто спросит, я рассержусь: да как вы подумать могли, будто наша княгиня за паволоки себя грекам продаст! Устыдятся еще.

– Погоди, но ведь Костинтин меня принимал от купели…

– Не руками же принимал? – возмущенно перебил Мистина.

Раньше он ни разу не спрашивал Эльгу о пережитом в день крещения. Но сейчас ему уж слишком ясно представилась она – с распущенными светлыми волосами, в белой сорочке, облепившей мокрое тело… Однажды он уже видел это. Очень много лет назад…

Эльга могла бы ответить, что из купели она выходила за занавеской, которую держали служанки Елены, а крестный отец ее увидел уже вытертой и одетой в сорочку и паллий, но не стала: пусть помучается.

– Теперь он мне духовный отец, а по закону греческому на духовной дочери нельзя жениться.

– Вот скажем, что под этим предлогом ты и отказала. А он, дескать, обиделся. Потому и даров на втором обеде дал в два с половиной раза меньше, чем на первом.

– Поверят? – с сомнением спросила Эльга.

– Еще как! С костями проглотят. Знаешь же: людей хоть не корми, только дай про чужую любовь посудачить. Наше выслушают, своего с три короба наврут и все перепутают. И мы молодцы останемся, а тебе будет честь, что царя перехитрила. Клянусь головой василевса!

Эльга вздохнула. При всей нелепости этого замысла ничего получше она предложить не могла.

– Что бы я без тебя делала! – насмешливо прошептала она, чувствуя себя разом умницей и дурочкой.

– Свои люди – сочтемся, – обнадежил он.

Наутро Киев полнился разговорами о пире у княгини: бывшие на нем делились увиденным и услышанным, прочие завидовали. К полудню народ во множестве потянулся на Святую гору: сегодня назначили жертвоприношение в честь возвращения княгини и послов. После него, само собой, пир, на сей раз у князя. Но из побывавших в Царьграде на нем могли присутствовать не более половины: те, кто сохранил верность старым богам.

– Теперь тебе должно это прекратить! – сказала Горяна.

Ее родители на рассвете уехали к себе домой, в Овруч. «Греческая дружина» Эльги, с которой княгиня так сжилась за этот год совместных испытаний, продолжала распадаться. При всех прежних несогласиях за время поездки Эльга свыклась с племянником Олегом и его женой и даже выучилась без затруднений понимать Ярославу, которая говорила по-ляшски. Но нельзя же вечно держать их при себе: у них свой дом. На киевских горах жизнь шла дальше; хватит оглядываться назад, на сказку мраморных палатионов, пора обращаться к насущным делам.

Зато Горяна не покинула Киева. На этом мягко, но решительно настояла Эльга, хотя знала, что моравское семейство будет недовольно. Несмотря на новое их единство во Христовой вере, причины для осторожности никуда не делись. Олег Предславич по-прежнему приходился родным внуком Олегу Вещему, а Горяна оставалась его единственной наследницей. Два года назад Эльга стремилась женить на ней Святослава, чтобы вновь слить воедино оба ручья Олеговой крови и предотвратить возможные в будущем раздоры. От племянника она зла не ожидала, но если мужем Горяны станет посторонний человек, это грозило бедами. За несколько дней обжившись заново дома, Эльга вновь осознала важность тех вещей, о которых за год в чужой стране, среди других понятий, совсем позабыла.

И вот перед княгиней снова встал вопрос: что с Горяной делать? Девушке сравнялось семнадцать лет, и держать ее при родителях – здоровую, хорошего рода, в доброй славе и с приданым, – больше невозможно. Да и отпустить с родителями в Овруч – тоже. Можно взять с Олега Предславича клятву крестную, что он не выдаст дочь замуж без совета Эльги. Ну а что, если столь знатную деву ближайшим же летом похитит какой-нибудь удалец, чтобы потом требовать часть наследства Вещего?

– Хотела я увидеть Горяну моей невесткой, да Богу не поглянулось, – говорила Эльга своему племяннику. – Пусть хоть так со мной поживет. Я привыкла к ней, как к дочери родной.

– Мне она и есть родная дочь, и она у меня одна, – прямо сказала Ярослава.

Княгиня древлянская не скрывала своей обиды, но понимала: это ничего не изменит. Ее дочь, добрая девушка, всей душой преданная Христу, была опасна для княгини киевской из-за самой своей крови.

– Я ее не обижу, – мягко заверила Эльга.

Она понимала чувства Ярославы: помнила, какой ужас пронзил ее от одной мысли, что василисса Елена может потребовать к себе Браню. В тот день она порадовалась, что не взяла дочь в Греческое царство. Она оставила девочку дома, опасаясь трудностей пути, но там, как выяснилось, не ждало ничего особенно страшного. Скучая в разлуке, Эльга порой жалела, что не решилась взять ее с собой. Как бы хорошо они с Браней гуляли по саду палатиона Маманта, ели виноград, любовались душистыми цветами! А в зимний дождь сидели бы на «верхней крыше» и выдумывали всякие повести про каменных людей…

Теперь она могла лишь кормить девочку финиками да без конца расписывать царьградские чудеса.

– Бычка привели! – доложила Браня, вбежав со двора в избу. – И народу уже – множество! Святшу с Прияной ждут.