сможете встать? – Энергичная барышня вновь переключилась на Никонова. – Давайте, я вам помогу… – И с этими словами она ловко подхватила лейтенанта, вынудив его обнять спасительницу за плечи. – Вот так… вас не тошнит? А то вон какой здоровый, вполне может и сотряс быть. Сейчас-сейчас, осторожнее…

В общем, через несколько минут лейтенант уже сидел на кухне, в квартире своих новых знакомых. Ольга и Роман – так звали барышню и воинственного молодого человека – оказались братом и сестрой. За те несколько минут, пока Ольга промывала рану Никонова, она успела поведать ему, что родители их погибли в автокатастрофе (Никонов понял, что речь о каком-то несчастном случае, но переспрашивать не стал), брат совсем недавно вернулся из армии, а она вот учится в мединституте на третьем курсе, а потому умеет оказывать медицинскую помощь.

Значит, еще и курсистка? Что ж, это многое объясняло – в бытность в Петербурге Никонову приходилось весьма близко общаться с тамошними курсистками – простота нравов барышень-бестужевок[156] стала притчей во языцех среди столичных молодых офицеров. Брат ее больше отмалчивался; впрочем, он смотрел на Никонова вполне доброжелательно. Но стоило лейтенанту спросить, в каком полку служил молодой человек и почему так рано оставил службу, от этой сдержанности не осталось и следа. Из долгого и путаного рассказа Романа Никонов понял, что молодой человек служил в чем-то вроде морской пехоты (во всяком случае, он не раз и не два назвал себя «десантником»), службу оставил в чине сержанта из-за полученной на учениях травмы, но намеревается, подлечившись, вернуться в армию «на контракт», как он сам пояснил лейтенанту. В рассказе Романа моряк уловил подробность, мгновенно заставившую его забыть обо всех остальных непонятностях. Дело в том, что молодой человек, среди прочего, назвал год, когда был призван на службу: две тысячи двенадцатый. Сначала Никонов решил, что это оговорка, и переспросил, но Роман легко повторил дату. Да и Ольга подтвердила: да, брата забрали в армию в две тысячи двенадцатом, спустя полгода после того как папа с мамой…

Дальше Никонов слушал, но уже вполуха. В голове набатом билось: «Две»! «Тысячи»! «Двенадцатый»! А календарь с яркими картинками на стене? «Май 2014 года» – значилось на страничке. Это значит, с тех пор прошло уже два года… Выходит, волей «американского гостя» он переброшен в будущее, на сто двадцать восемь лет? Значит, подозрения были справедливы – и Олег Иванович действительно кто-то вроде капитана Немо или Робура-Завоевателя, только поставивший себе на службу не просто науку, но само время? А раз так – то каким же наивным и глупым казалось теперь отчаянное бегство лейтенанта! Раз уж похититель обладал таким могуществом – о каком сопротивлении могла идти речь?

– Ну вот. – Ольга наконец закончила обрабатывать рану лейтенанта и довольно ловко бинтовала голову моряка. – Пока так сойдет, но вообще-то надо в травмпункт. Раз голова не кружится, может, Ромик поможет вам добраться? Тут недалеко есть, на Таганке, в детской поликлинике. Ой, только у вас пиджак в крови, надо вам найти что-нибудь подходящее. – И Ольга кинулась к огромному, почти в высоту комнаты, зеркалу на стене. Зеркало послушно отъехало в сторону – за ним оказался неглубокий шкаф, полный платья. – Ром, я дам Сереже твою ветровку, не против?

Ага, значит, он уже «Сережа»? Никонов и не заметил, когда успел сообщить энергичной курсистке свое имя, но был уверен, что назвался никаким не Сережей, а, как и подобает, Сергеем Алексеевичем. Напористая, однако, барышня!

Лейтенант вздохнул. Оставалось одно – раз уж судьба свела его с этой парой, надо не пытаться играть с ними в кошки-мышки, а открыться: там уж будь что будет. Лейтенант сразу и окончательно поверил, что судьба и злая воля Семенова забросила его в далекое будущее, – и первым делом надо найти кого-то, кто поверит ему и согласится помочь. А раз так, то стоит ли откладывать это действо?

Так что Никонов, не без некоторых колебаний, отстранил от себя хлопочущую курсистку:

– Спасибо, милейшая Ольга… простите, не знаю, как вас по батюшке. И вам я очень благодарен за столь своевременную помощь, сержант. А теперь – не соблаговолите ли вы выслушать мою историю?

Двое мужчин медленно шли по Гороховской улице. Над Москвой угасал закат – небо на востоке наливалось уже синими чернилами, а на густо- розовом фоне западной стороны горизонта ясно вырисовывались силуэты церквей. Лениво процокала мимо пролетка; извозчик, мающийся от скуки, проводил идущих взглядом – вырядятся же баре!

Выглядели эти двое и правда необычно. Если первый был одет как вполне солидный господин – в светлый габардиновый макинтош, при трости и шляпе, – то второй смотрелся нелепо – в короткой, несерьезной и какой-то блестящей куртке вызывающе-оранжевого цвета, шутовской круглой шапочкой с длинным козырьком на голове он выделялся на улицах Москвы как белая ворона. Шутовски одетый господин что-то втолковывал собеседнику, энергично размахивая руками. Тот внимательно слушал, изредка кивая. При этом господин в нелепом платье ухитрялся еще и озираться по сторонам, глазея на все подряд – на проезжающего мимо извозчика, на церковь, на бакалейную лавку на углу, на стайку мальчишек, играющих в подворотне в свайку…

– Ну, Олегыч, слов нет. А я, признаться, решил, что ты… того. Ну, когда начал мне про путешествие в прошлое рассказывать. Ну все, думаю, съехал мужик с катушек – сейчас надо будет по-тихому укольчик поставить – и не спеша в клинику…

– Да я все понимаю, – усмехнулся Олег Иванович. – Я и сам, признаться, как увидел, все гадал, что это – галлюцинации или «белочка» пришла? Хотя вроде я особо не злоупотребляю. Как тебе коньячок, кстати?

– Еще спрашиваешь! – причмокнул собеседник. – Курвуазье, одна тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Вот уважил так уважил!

Каретников был известен среди друзей-реконструкторов как великий знаток и ценитель коньяков.

– Да, брат, Шустовского, уж извини, еще нет. Его только в следующем году делать начнут[157].