Она думает про кроваво-красную луну, нависшую всей тяжестью над шепчущимися лесами Энгельсфорса.
Она думает про кота, про письмо, которое Николаус написал сам себе. Про последние слова.
Она думает про список вопросов Густаву, который составила сегодня вечером. Она думает про Густава у библиотеки и про Густава в темноте у виадука. Густав, которого любила Ребекка. Густав, который, возможно, убил ее.
Эти слова преследуют Мину до тех пор, пока она не засыпает.
50
Солнце просачивается сквозь полуоткрытые жалюзи в гостиной Николауса. Анна-Карин сидит, наклонившись вперед на стуле, и смотрит на свои ноги. На ней красные носки. Большой палец левой ноги торчит наружу.
Она рассказала все, от начала до конца, ни разу не посмотрев Николаусу в глаза. Про маму. Про кипящую воду. Про Яри. Про «несчастный случай». Который на самом деле был нападением на нее. Про то, как она пыталась геройствовать и к какой это привело катастрофе. Она только что закончила рассказывать про дедушку. Больше сказать нечего. Она рассказала все до конца, а Николаус до сих пор молчит.
Анна-Карин проводит ногой по полу, что-то липкое цепляется к ее носку. Наклонившись, она отцепляет белый, похожий на жвачку кусок.
– Эктоплазма, – говорит Николаус. – Они на днях проводили ритуал. Да, ты ведь тоже косвенно в нем участвовала, насколько я понял.
Анна-Карин поднимает глаза. Николаус ласково смотрит на нее. Все это время она сидела, ожидая выговора. И теперь едва справляется со слезами. С тех пор как она вчера навестила дедушку, ей постоянно хочется плакать. Как будто наружу выходят все годы старательно подавляемого горя.
– Вы ненавидите меня? – спрашивает Анна-Карин.
– Разумеется, нет.
– Но остальные ненавидят, да? Они не могут иначе относиться ко мне.
– Никто не ненавидит тебя, Анна-Карин, – спокойно говорит Николаус. – Но тебе, и правда, следовало рассказать нам обо всем раньше.
Анна-Карин кивает.
– Мне было стыдно.
– Все мы когда-то делаем то, за что нам бывает стыдно, – говорит Николаус.
– Но я натворила слишком много бед.
Николаус наклоняет голову и вдруг становится чуть-чуть похож на дедушку Анны-Карин.
– Задумайся на мгновение над моей судьбой. Единственное мое предназначение – быть вашим провожатым. А мы уже потеряли двоих Избранных. Если кто и должен стыдиться, так это я.
– А вы стыдитесь?
– Раньше – да, – говорит он. – А потом понял, что моя жалость к себе стала убежищем, в котором я скрывался от остального мира.
Анна-Карин не говорит ни слова. Она вертит в руках белый комочек. Он кажется теплым.
– Ты совершила много ошибок. Но так же, как тебе надо научиться прощать близких людей, тебе надо научиться прощать саму себя. Многое можно простить, Анна-Карин. Нужно только уметь принять прощение.
Анна-Карин медленно осознает слова Николауса. Снова думает про дедушку.
«Я буду любить тебя, даже если ты оступишься. Даже если сделаешь что-то не так, я все равно буду любить тебя, и если кто-то пожелает тебе зла, я буду защищать тебя до последней капли крови».
– Я боюсь того, что скажут остальные, – почти шепчет Анна-Карин. – Было бы легче, если бы я могла рассказать им каждой по отдельности… Во всяком случае, не всем сразу.
– Начни с того, кому ты больше доверяешь. А потом соберем остальных.
Анна-Карин кивает.
– Я думала об одной вещи в тот вечер, – говорит она. – Тот, кто напал на меня… Густав, или его двойник, или кто он там есть. Он, должно быть, похож на меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Голос в голове, который командовал мной. Это похоже на то, что я делала с другими людьми. Тот, кто пытается убить нас, – наверняка ведьма знака земли.
Таунхаус, где живет семья Густава, находится на окраине города. Снежный покров искрится под послеполуденным солнцем. Длинные голые ветки берез покрыты тонким слоем льда и кажутся сделанными из хрупкого стекла. За полем медленно течет черная вода канала. Мину думает, как часто, должно быть, Ребекка ходила этой дорогой к Густаву.
Рядом с Мину на снегу отпечатывается еще один след. Мину и Ванесса притворились больными и не пошли на занятие в парке. Адриана без вопросов
