Ага. Вон той в красном платье, с глупым, прыщавым лицом.
О чем?
Ну, разумеется, обо мне.
Внезапно Ортаг расхохотался. Он не слышал своего смеха и не отдавал себе отчета в этом, но его смех заставил содрогнуться даже видавших виды воинов Нагха. По трюму, задувая свечи и факелы, промчался ветер. Истошно завизжали женщины. Кумарон тряхнуло. Испуганно скрипнули, выравнивая завалившееся на бок судно, снасти. Стоявший за спиной Ортага воин разразился проклятьями.
Сильный толчок кумарона сбил Мону-Элту с ног, и она откатилась к борту вместе с другими попадавшими на пол женщинами. Справа и слева от себя она слышала стоны и отчаянную брань. Громче всех был слышен голос Мары. Жена Игла грозилась оторвать голову (и еще кое-что) каждому, кто подойдет к ней ближе, чем на пару шагов.
— А этому сопливому магу тем более, — пробормотала она, слизывая кровь с разбитой при падении губы.
— Суки! — вторила ей, чуть не плача, Ториона. Правая рука ее висела, как плеть; на месте перелома быстро набухал огромный, в четверть мина, синяк.
— Мо-олчать! — прикрикнул на женщин один из сопровождавших Ортага воинов. Однако в голосе его чувствовалась неуверенность. Он и сам едва держался на ногах.
Мона-Элта выбралась из-под груды навалившихся на нее тел (бросилась в глаза неестественно свернутая набок голова лежавшей рядом женщины, устремленный в потолок неподвижный взгляд; «увы», — подумала Мона). Что-то творилось с глазами, и это было присутствие той, третьей, неизвестной ей сущности.
В ней самой.
Взглянув на растрепанную, размахивающую руками Мару, Мона-Элта внезапно почувствовала, что видит ее насквозь. Сознание противилось, но… в груди Мары пульсировала странная красно-коричневая масса, в голове, словно огромная, отчаянно перепутанная хисса, белел мозг. Ощутив приступ дурноты, Мона поспешила отвернуться (это, впрочем, мало помогло ей — с другими женщинами дело обстояло не лучше). Она поспешила спрятаться за толстую, поддерживающую палубу балку.
Глубоко вздохнула.
Смех.
Она, наконец, услышала его.
Дикий, уже не человеческий смех Ортага.
Что-то темное («та, третья!») всколыхнулось в ней: именно та, третья, кем она была всегда. И тысячу иров тому назад. И тогда, в теле Моны. И сейчас, в измученном страхом теле Элты. Женщина зажала уши ладонями. «Не слышать. Ничего не слышать», — но это не помогло: смех нарастал, а помимо смеха нарастало и другое —
Голоса.
Чужие. Странные. Неразборчивые.
Они раздавались прямо в мозгу.
Все громче. Все отчетливее.
Почти в каждом из них сквозил страх. Они переплетались, путались, сливались в невообразимый гул. «Я слышу мысли. Вернее, не я. ОНА», — успела догадаться Мона-Элта, прежде чем тысячи чужих мыслей и чувств взорвали ее мозг. И тогда она закричала, а Ортаг, оборвав смех, поднял к потолку дрожащие от возбуждения руки:
— Приветствую тебя, Эрхон! — и снова расхохотался, ибо почувствовал: демон пришел, и (самое главное) по разрастающейся вокруг невидимой, почти нечеловеческой ненависти к вызванному им демону —
ТВАРЬ ЗДЕСЬ, В ТРЮМЕ, В ДВУХ ШАГАХ ОТ НЕГО.
Он уже не слышал, как откинулась крышка люка и находившийся все это время на палубе Ортаг прокричал вниз, в темноту (ибо не горела ни одна свеча) трюма:
— Нас атакуют унриты, мессир!
Ортагу было не до того.
— Что они там, с ума сошли?
Кумарон резко накренился, едва не зачерпнув бортом воду, потом со скрипом выпрямился и, несколько раз качнувшись вправо, влево, замер, похожий на большого раненого зверя.
