— Где Мона, Тай?
Женщина вздрогнула. Чашка с дымившимся сетфи выпала из ее рук, с грохотом покатилась по полу. Мона-Элта зачарованно смотрела, как по грубо выкрашенным доскам растекается бурая жижа. Она вдруг отчетливо представила: из-под груды унритского снаряжения торчит белая — слишком белая, чтоб быть живой и человеческой рука. Ее собственная. Моны. Той Моны, которой она была еще вчера. Она представила, как с ужасом смотрит на эту руку Тай; как бросается к безжизненному телу. А потом к ней, живой и невредимой, и кричит, кричит, и она что-то кричит в ответ —
«Я сделала это из-за тебя, Тай».
Женщина обхватила голову руками, усилием воли заставляя себя не смотреть. В угол. Туда, где…
— Может быть,
Торсон пристально смотрел на нее. Его глубоко утопающие в глазницах зрачки беспокойно прыгали. Вверх — на копну рыжих волос, встревоженное лицо, слегка подрагивающие уголки губ. И вниз — на бурую жижу, разлитую по дощатому полу.
— Что скажешь, Эл?
— Я..? Ничего, — с трудом шевельнула она непослушным языком, ощущая всем телом новую, еще неведомую ей опасность. Нет, дело было не в Тае. И не в Торсоне. Что-то внутри подсказывало ей — молчи.
— Ни-че-го, — тихо повторила она.
Торсон с сомнением покачал головой:
— Уж больно ты нынче смирная, Эл.
Тай хмуро, почти с ненавистью глядел на ту, которую еще недавно так страстно желал.
— Ни-че-го, — прошептала она, мысленно моля: «Я, я — Мона, Тай».
Но ненависть мешала ему слышать.
— Ну так мы договорились? — Торсон с трудом встал из-за стола.
— Нет. Моны тебе не видать.
— Хорошо, — процедил сквозь зубы Торсон. — В таком случае берегись. Пойдем, — он взял женщину за руку.
Она хотела вырваться, броситься к Таю, объяснить ему все, что произошло. И снова что-то подсказало ей — молчи. Уже на пороге Торсон обернулся к унриту:
— Три хоры. Запомни. У тебя есть только три хоры, Тай.
Они вышли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Кумарон покачивало на волне. В такт движению судна скрипели плохо пригнанные доски. В большой амфе, в углу каюты плескалась вода. За пыльным окошком простиралось Срединное море. Вспенились гребешки волн, на которых болталось несколько унритских лодчонок. Нет-нет да и мелькали острые плавники саркул. Волны докатывались до каменной кладки огибающего гавань Унры мола и рассыпались на тысячи брызг. Две сторожевые башни, воздвигнутые у входа в гавань, игриво перемигивались тусклым в свете дня пламенем факелов.
Дверь в каюту со скрипом отворилась. Вошел слуга с подносом в руках.
— Обед, мессир?
Тот, к кому обращался слуга, сидел за столом, хмуро подперев голову руками. Он не шелохнулся, и слуге пришлось повторить громче:
— Обед, мессир.
Сидевший за столом вздрогнул. Потом лениво скосил глаза в сторону вошедшего:
— Позже.
— Да, мессир, — слуга склонил голову.
— Что, в Унре тихо?
— Тихо, мессир.
— Хорошо. Иди.
Слуга повернулся к выходу, но на пороге притормозил.
— Что еще?
