повторила она, высвобождая вторую руку (заплутавшую в глубинах одеяла — ей стоило труда понять, что это ее рука, так перепутались тела). Почувствовав, что она ускользает, Тай недовольно перехватил ее руку на полпути, грубо сжал своими мозолистыми пальцами. Ей нравилась эта грубость (да, так он и должен себя вести), она улыбнулась:

— Нет же. Ты не понял. Я сейчас.

Она выдернула руку, ухватилась за край одеяла.

— Я только сброшу его и…

— Оставь, — сонно сказал Тай. Он приоткрыл глаза. Сдул с лица рыжую прядь.

Вдохнул пряный запах ее разгоряченного ласками тела:

— Послушай, мне нравится, как…

— Тсс… — она приложила палец к губам.

— Элта…

— Что? — Ее голос прозвучал немного жестче.

— Мне хорошо с тобой, но…

— Я понимаю, Тай.

— Ну что, что ты понимаешь..?

— Сейчас, — она сбросила одеяло на пол и торопливо прижалась к нему всем телом. — Так лучше, да?

— Не знаю, — его голос звучал неуверенно. — Я… не узнаю тебя. Или нет. Не то. Вот сейчас. Секту назад. Твой жест… Ты никогда раньше не делала… Так.

— Как, Тай? — она наклонилась к нему, лизнула языком его горькие от харуты губы.

— И вот так, — он прислушался к шуму в голове. Хмель не проходил. — Я наверное, пьян. Бывает. Да, — он вдруг шумно икнул и грубо облапил ее своими клешнями. — Забудь.

Тело охотно подалось навстречу жадным объятиям.

— Помоги мне, — прошептала она, задыхаясь, чувствуя, как хижину пронзают яркие вспышки молний. «Во сне или наяву?»

— А ты как будто в первый раз… — прошептал он, отдаваясь бурному потоку, в котором не было места ни мыслям, ни словам. Он был лодкой, она бросившим весла гребцом, плывшим невесть куда по воле неведомых доселе течений и ветров. Срединное море лениво плескалось в ее груди.

Вверх.

И вниз.

Иногда ритм движения нарушался — волны перекатывались друг через друга — в такие мгновения ей хотелось смеяться (или плакать? — она и сама не понимала этих чувств), потом вдруг снова возвращалась размеренность и ясность, и до нее долетал свистящий шепот Тая:

— Ои! Мне никогда. Не было. Так…

— Хорошо? — само собой находилось слово (такое же чужое, как и все остальные, но почему-то именно они давали возможность быть понятой им), и… все в ней восставало против этой какофонии звуков («какие грубые — будто рычание тага, пустые, как высохший родник, и КАК мало ими МОЖНО СКАЗАТЬ!»).

— Элта!..

Она вздрогнула. Сквозь пробивающийся в окна хижины сумеречный свет проступали очертания хижины. С трудом узнала стол, циновку, на которой свернулся калачиком хиссун. На полу разбитая амфа (когда это было?), рядом — серое тельце пушистой муссы. Ее длинный хвост причудливо обвился вокруг глиняного черепка, острая мордочка встревоженно поворачивалась из стороны в сторону. (Голодна?) Женщина подалась вперед — тут же горячая волна обдала ее с головы до пят — торопливо смахнула со стола несколько крошек: ешь.

Услышала голос Тая:

— Ты устала, да?

Несколько сект женщина с улыбкой наблюдала, как мусса деловито справляется с нежданным угощением.

— Почему ты молчишь?

— Я… не молчу. Смотри, уже утро.

— Тебе пора?

— Пора? — переспросила она. — Куда?

— К мужу, — проворчал Тай («Пожалуйста, Эл, остановись, я больше не могу»). — Этот калека поднимет всю Унру, если не обнаружит тебя в своей постели. — («Если ты не прекратишь, я тебя укушу»), — он откинул на подушку голову, тяжело засопел — снова лодка, море («Еще раз вот так. Так. Так».). Он застонал.

Она же раскачивалась на нем, приглушенно всхлипывая. Стиснув зубы, чтобы не закричать — слишком нечеловеческий получился этот крик. Мысли