— Он самый.
— А остальные?
— Ои! Твое какое дело? — хрипло отозвалась фигура Лина, подходя ближе.
«Какое? Я бы и сам хотел это знать», — подумал Тай. Что-то тревожило его: то ли запах, от которого приятно кружилась голова, то ли так и не узнанные им полупрозрачные фигуры, от которых (так ему казалось) этот запах исходил. Уходить не хотелось.
— А камешек-то брось, — с беспокойством сказал Рик.
— Ладно, — Тай разжал руку. Потом снял с плеча и поставил на землю скудный улов.
— Ты, я вижу, не торопишься, — неприязненно заметил Лин.
— Ага.
— А мы —
— Она не пойдет, — отозвался Рик. — Пока не накормит детеныша, Лин.
— Так забери его, — сказал унрит.
— Легко сказать, — проворчал Рик. — Мне и так порядком досталось. Там, на берегу.
— Давай, давай.
Коротышка недовольно шмыгнул носом и направился к сидящей на земле фигуре. Лин что-то пробурчал себе под нос. Полупрозрачные тела вновь стали растворяться в воздухе, но прежде чем они окончательно исчезли, Тай успел услышать отчаянный визг и фигуру Рика, которая громко ругалась и тащила в руках маленькое, извивающееся хиссой тельце. Потом остались только голоса.
— Этот гаденыш кусается, как…
— Уж лучше бы он сдох.
— За него-то мы не получим и тора.
— Пихни ее, Рик.
— А этого куда?
— Ну чего стоишь, хрисса тебя раздери? — Тай понял, что обращаются к нему. «Ои» — его раздражало, что он не может снять внушение Лина. Раздражала пустынная улица, голоса, шум непонятной ему схватки с теми, чье тепло (и запах! запах!) он так явственно ощущал. «Сын магрута и харуты», — горько усмехнулся Тай. Ведь здесь мог быть его… отец. Странное дело — он не чувствовал злости. Только тупую, пронизывающую все тело боль. К горлу подкатил соленый ком. И, когда по пустынной улице пронесся раздраженный голос Лина:
— К хриссам, Рик. Брось его к хриссам, — Тай вдруг (неожиданно для себя) протянул руки и сказал:
— Пожалуйста, Рик. Отдай детеныша мне.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Он так и не смог забыть Элту. Да и как тут забудешь, когда что ни день копна ее рыжих (хотя и слегка поблекших) волос, как Уна, проплывала над торговавшими рядами базара, когда ее рыжие дети играли в магрутов под самыми окнами хижины. Когда ее искалеченный в Магре муж, такой же рыжий, как и она сама, Торсон ехидно подзуживал Тая: «Смотри, мол, я-то хоть и урод, зато и деньжата водятся, и жена не последняя в Унре баба, а ты, магрут вонючий, плевать я на тебя хотел, не очень-то на нее заглядывайся — не то мой братец Эрик голову-то тебе свернет!»
«Хриссы его раздери. Вместе с его никчемным братцем!»
Элта так и не поняла, зачем понадобилось Таю брать чужое, кусающееся и царапающееся, как аскис, существо. Когда Тай, смущенно улыбаясь, весь дрожа от волнения, подвел ее к наспех сколоченной детской кроватке, она лишь фыркнула:
— Ну, Тай! — брезгливо, двумя пальчиками приподняла одеяло и сморщилась, будто увидела хриссу: — Ба, да это девка! — потом, когда существо с необыкновенной для такого крошечного тельца силой вцепилась в белую (как-никак дочь перекупщика) руку, Элта не без труда выдернула ее и ушла, чтобы никогда уже не возвращаться.
Но она вернулась.
Пятнадцать иров спустя.
Девочка выросла, превратилась в девушку, и кое-кто в Унре уже поговаривал, мол-де, смотрите-ка, какую женушку выращивает себе этот магрут, но унрит лишь отмахивался от подобных разговоров, как от назойливых мусс.
У него не было жены.
