либо наемниками, либо протекцией в сенате. Самые осторожные из горожан заблаговременно приостанавливали свои торговые дела в столице, поглубже закапывали ценности и потихоньку удирали из Кароса в имения, спешили под любым благовидным предлогом отправиться в путешествие по западным, не охваченным военными действиями, провинциям Империи.

Среди всех этих беспокойств и предгрозовой мышиной суеты, казалось, лишь сам Великий Фишу сохранял обычную безмятежность и полнейшее безразличие к происходящему. Даже смерть сына вроде бы прошла для императора незамеченной, как думали многие из придворных, слабо разбиравшихся в характере своего властелина. Однако это внешнее императорское спокойствие было обманчивым.

Сказать, что в душе старика императора шевельнулись какие-то давно забытые чувства и он потрясен смертью сына, было бы не совсем верно. Увы, за свои семьдесят с лишним лет Фишу наблюдал такое количество всевозможных смертей как своих соперников, врагов, так и близких родственников и к стольким из этих смертей он прямо или косвенно был причастен, что сам по себе еще один факт чьей-то смерти (будь это и смерть сына) уже не будоражил его сознание. У старика были со смертью свои, особые, можно сказать полуприятельские, отношения. Каких-либо отцовских чувств к Крому император уже давно не питал, чаще глупости принца вызывали его гнев либо глухое раздражение, однако гибель наследника оказалась неожиданным, а потому и сильным ударом. До этого Фишу как-то не задумывался, что станет с его детищем, его Империей, после его ухода к богам: была уверенность — Великое государство ронгов, а с ним и могучий род Фишу, будет процветать вечно… И вот удар, и первые сомнения стали закрадываться в помраченное болезнями сознание властелина. А не напрасна ли его борьба за трон? И все многочисленные казни, и смерти, и ночные убийства соперников, и мучения, на которые он обрекал противников и не угодных ему лиц? Ведь только в глазах подданных он был велик, и велики были его труды и деяния, и велики были злодейства его и его слуг… Перед судьбой же и временем он оставался жалким, больным стариком… Эти и другие им подобные мысли прокрадывались в меркнущее сознание умирающего императора, но усилием воли, железной привычкой к дисциплинированному мышлению Фишу их отгонял.

— Нет… Нет… — бормотал он, вперив застывший, полусумасшедший взгляд воспаленных глаз в пламя очага и привычно поглаживая своего леопарда. — Так было угодно богам… Я прав. Я всегда был прав… Кром… Эта смерть… Она ничего не решает. Из него бы получился негодный правитель… Возможно, все к лучшему… К лучшему… Не забыть казнить виновников его гибели… Завистники, враги… Лепал, он был там… Губернатор… Надо допросить их, расследование… Не забыть… У меня есть дочери, есть внуки, у меня еще есть власть! Бара!

В зал на призыв хозяина поспешно вошел канцлер.

— Что угодно повелителю? — тихо спросил он, низко кланяясь.

— Бара. Приведи ко мне сегодня всех придворных юристов и сановников первого ранга. Я собираюсь огласить новое завещание.

Бара подобрался, точно перед прыжком, и насторожил уши:

— Какого рода текст завещания прикажете подготовить?

— Я назначаю своим преемником мужа моей старшей дочери — Клая из рода Кальтов. Это единственное существенное изменение старого текста.

— Да, повелитель… — пробормотал Бара. — Ход вашей мысли становится доступен моему пониманию. К вечеру новый вариант текста будет готов.

— Закажи три копии завещания. Одну для сената, вторую отправим на хранение в библиотеку Храма бога Ти…

— А третью копию?

— Третий свиток ты сегодня же отправишь в лагерь моему зятю, — Фишу поднял усталые глаза на канцлера. — Сделаешь все это без промедления.

— Слушаюсь, мой повелитель.

— А теперь иди собирай чиновников. Да, прикажи позвать моего врача.

— Будет исполнено, — поклонился Бара, осторожно отступая к двери.

Этим же вечером в тронном зале императорского дворца был оглашен новый текст завещания Фишу. В присутствии юристов, многих знатных граждан Империи, крупных чиновников, священнослужителей и купцов Бара обнародовал завещание, скрепил копии текста многочисленными печатями и подписями присутствующих лиц.

Объявление Клая Кальта наследным принцем вызвало в столице в первые же часы как бурю негодования среди ронгской знати и врагов дома Кальтов, так и многочисленные восторги сторонников калийской партии. Канцлер опасался возникновения беспорядков в городе и даже подумывал, что старик император поспешил с объявлением нового наследника и сам факт обнародования завещания при жизни старого монарха ни к чему хорошему не приведет. Конечно, канцлеру были понятны мотивы поспешного обнародования завещания: Фишу старался узаконить и укрепить власть своего семейства — обеспечить будущее дочерей. Доктора оставляли императору уже не месяцы, а считанные дни жизни. И владыка ронгов стал отказываться от своих привычек, особенно изменения в характере старика стали заметны после смерти Крома. Фишу теперь часто впадал в сонливое безразличие, которое чередовалось у него с приступами сильнейших головных и сердечных болей, галлюцинациями и полуобморочным состоянием.