которой мама руководила, гнездилась в цокольном этаже жилого дома, то бишь в полуподвале. А все ее помещения до того, как превратиться в студию, принадлежали продуктовому магазину, расположенному в том же полуподвале. Магазин остался на месте, просто его потеснили, отдав часть площади муниципалитету, вот туда мама с учениками и въехала. Пресловутая часть «площади», занятая школьниками, была, собственно, магазинной кладовкой. В результате все сотрудники магазина начали называть новорожденную студию не иначе как «кладовкой». С них словечко перекинулось на учеников, на родителей учеников, в общем, на всех. Руководительнице студии столь пренебрежительный топоним решительно не нравился, но потом она привыкла – настолько, что сама только его и употребляла… Такова семейная легенда, пришедшая в мою жизнь из прошлого. Мама и здесь, в Хармонте, иногда прикалывалась – строго между нами. Говорит папе, мол, я к себе в «кладовку», имея в виду арт-лабораторию в «Детском саду». Папа подхватывает и отвечает тем же. Короче, переехало слово вместе с эмигрантами, как сувенир какой-нибудь, как образец украинской экзотики.

Когда я был ребенком, папа рассказывал мне про Зону, сначала именно как ребенку, потом по-серьезному. И как-то само собой получилось, что для разных объектов на ее территории мы придумали разные кодовые обозначения. Типа шифра, понятного только нам. Катались на колесе обозрения в Центральном парке, смотрели сверху на Старый город и показывали друг другу: вон Кампанелла, вон Коробок, а это – Ведьмочка. Или поднимались иногда на крышу семиэтажного здания, что возле южного КПП… Кампанеллой у нас была ратуша с торчащей каланчой (итальянское словечко возникло из-за колокола наверху башни). Спичечным Коробком мы называли англиканскую церковь (она внешне похожа), а Ведьмочка – это стальная дура ретранслятора, поросшая длинной рыжей бахромой, как волосами. Ну и слово «кладовая» – в качестве названия для «Дома детского досуга» со знаменитой арт-студией – легло идеально.

Спрашивается, если случайно совпало, что обстоятельства загнали нас в ратушный комплекс, как этим не воспользоваться? Не специально же потом возвращаться сюда из Сити? Правду Эйнштейну я сказать не мог, тем более Горгоне с ее мутным Лопатой. Это вопрос доверия, правильно он говорил. Откуда взяться доверию, если все темнят и держатся за свои большие и малые секреты? Вот почему я здесь. Вот почему я здесь втайне от всех. «Доверие», ну-ну.

Пройдя чрезвычайно узким коридором, мы со Скарабеем попадаем в бывшую хозяйственно-служебную часть особняка. Когда-то здесь была кухня с подсобными помещениями и комнаты прислуги в количестве трех, именно во всех этих пространствах и находится арт-студия. Понимая специфику работы художественного кружка, я вижу, насколько удачно это место подходит для студии. Есть большой санузел, на кухне изначально была предусмотрена вытяжка, а из складских помещений получаются отличные сушилки. Где-то здесь, я знаю, есть выход во двор – к пожарке. Это бывший «черный ход», как говорят в России, туда во времена сэра Томаса Кенсингтона подвозили продукты, а теперь там главный вход в арт-студию… Но все это меня не касается, потом буду сопли пускать. Мое дело – найти артефакт и карту.

Стараюсь думать, как папа.

«Кладовка», очевидно, она и есть кладовка. Буквально. Сориентировавшись, я иду на бывшую кухню, которая, по логике вещей, должна быть связана с нужным помещением. Сейчас там одна из мастерских, фактически творческий центр студии. Деревянные мольберты, муфельные печи, гончарный круг. Едва не опрокидываю гипсовую форму в виде китайской вазы, оклеенную разноцветными керамическими обломками – плод коллективного творчества детей… Вот и выход наружу, он же вход, при нем маленький тамбур. Примем к сведению, но это не то, не то… Ага! Дверь под замком. Ключа нет, есть армейский нож. Трухлявое дерево – лучший помощник, попытка отжать замок приводит к тому, что кусок двери отлетает. Попадаю в просторную комнату, заваленную барахлом (мешки с глиной, ломаные подрамники, куски багета, обрезки досок, банки с пигментами, диапроектор, порванный экран). Ищу взглядом «коробку с тряпками» и не нахожу. Из комнаты ведут еще две двери, хорошо, не запертые. Первая – бывший «ледник» для хранения продуктов, ныне пустой и до сих пор ощутимо холодный. Вторая – классический чулан, каморка без окон. Свечу фонарем. Ведра, тазы и тазики, метлы и швабры, бамбуковые палки…

Картонная коробка.

Открываю!

Оно.

Точно такую же я видел в Институте у мамы, в ее арт-лаборатории, она и там называла этот комплект «коробкой с тряпками». Профессиональный термин, тоже завезенный с родины. «Тряпки» – это специально отобранные куски тканей, различных по цвету и фактуре, используемые для драпировки. Ну и где? – вопрошаю я, с яростным нетерпением выгребая не нужный никому хлам.

Вот!

Натуральная морская губка естественного желтого цвета, мягкая. И это артефакт? Как ни крути – мочалка, причем в идеальной сохранности. Взяв ее в руки, ощущаю легкий укол статического электричества – вроде как сигнал: «Это я, я»!

Плюс жестяная коробка из-под конфет. Внутри – запакованный в пластик кусок наволочки. Осторожно вынимаю и разворачиваю. Начерчено тушью непонятно что: значки, цифры, стрелочки «север-юг», а в центре – схематично изображенный легковой автомобиль. Что за автомобиль, зачем? Мало того – и это уж совсем никак не понять, – возле одного из кружочков написано: «НИШТЯК ДЛЯ ВСЕХ». Но если на стене ратуши этот перл исполнен на английском, на языке местных бродяг, то здесь – по-русски. Кириллицей.

Если это карта, то не для моего интеллекта, увы.