ученичестве нет ничего постыдного, унижающего.

Зоя и Армстронг ломали голову, спорили, убеждая друг друга в своих гипотезах, для чего вокруг этих звезд возведена странная ажурная сеть, в чем назначение похожего на ощетинившегося иглами стального ежа, сплетенного из мириад труб, чей размер превосходил Солнечную систему, зачем невероятной силой сотни звезд превращены в пылающие и пульсирующие веретена, между которыми протянуты пучки плазмы, будто это и в самом деле ткацкий станок, на котором неведомые колоссы ткут полотно из звездной пряжи.

– Выставка достижений вселенского хозяйства, – смеясь называла Зоя увиденное, а Армстронг, никогда в Москве не бывавший, не понимал – что она имеет в виду. И тогда она рассказывала ему про ВДНХ, про павильоны, в которых можно было увидеть все, что являлось высшим результатом труда рабочих, крестьян, инженеров, ученых СССР.

– Похоже, – кивал головой Армстронг. Жаль только, что никто из создателей этих чудес так и не вышел с нами на связь.

– Мы всего лишь посетители, посетители выставки. Наша задача – увидеть и рассказать. Понимаешь? Нас пригласили ее устроители, но кто сказал, что мы именно те, с кем и через кого должен налаживаться контакт? Вслед за нами по нашему пути придут самые достойные представители Земли. А мы… мы только разведчики, разведчики будущего, которым разрешено увидеть то, каким мы будем. Точнее, какими мы можем стать.

– А можем и не стать, – сказал Армстронг, вспомнив родную страну и представив, что бы подумал, оказавшись на его месте какой-нибудь бравый вояка, увидев мощь иных цивилизаций, которым ничего не стоило играть звездными системами.

– Станем, обязательно станем! – упрямо встряхивала кудрями Зоя, и в этом движении в ней, как никогда проявлялся тот стальной стержень воли, который восхищал Армстронга. – Не можем не стать, не можем не быть. Меня всегда поражала своей провидческой силой ленинская идея о развитии человечества по спирали – от первобытного коммунизма, который вовсе не был ни диким, ни примитивным, как доказывают работы Гирина по изучению наследственной памяти, к коммунизму на совершенно ином технологическом уровне. Человек начал свое развитие с коммунизма – потому что труд порождал поле коммунизма, которое, в свою очередь, влияло на человека и его социальную самоорганизацию. Так неужели мы, коммунисты, допустим, чтобы великая спираль исторического развития пресеклась взаимным уничтожением?!

– Вспомни Фаэтон, – сказал Армстронг. – Никакие достижения не смогли спасти его цивилизацию от разрушения собственной планеты. Заряд злобы оказался настолько огромен, что до сих пор угрожает нам, людям. Некрополе порождает иллюзию вседозволенности и соблазн этой вседозволенностью воспользоваться.

Зоя кивнула, а когда, подчинившись приказу командира отправиться отдыхать, вошла в каюту, то оторопела от неожиданности. Ей вдруг показалось, что огромный человек заполняет все скромное пространство от койки до столика, от бортового окна до двери. Огромный стальной человек.

– Паганель! – Зоя бросилась к гостю, и тот осторожно обнял ее стальными руками. – Откуда ты? Как здесь оказался?! Ты видел? Видел?!

– Сейчас я не Паганель, – проурчал робот, слегка отодвигая от себя Зою. – Сейчас я – робот для особых поручений. И у меня для вас – особое поручение.

Он достал плотный конверт и протянул его Зое.

– Если экстренно, то я могу его вскрыть? – Зоя подняла глаза на Паганеля.

– Да.

Зоя разорвала конверт и достала тонкий листик бумаги в клеточку, на котором было отпечатано: «Не пора ли на Землю?»

Она вновь посмотрела на Паганеля, но все вокруг внезапно изменилось. Исчезла рубка, исчез «Марш», Зоя висела в пустоте без всякой эфемерной оболочки скафандра или одежды. Она казалась сама себе каким-то космическим объектом, дрейфующим в потоках света, гравитации, излучения. Но это нисколько не пугало. Наоборот, Зоя чувствовала, что приближается к чему-то, где ее ждет великолепное, прекрасное, неописуемое. Конечный пункт ее долгого путешествия через сомнения, страдания, ужас. Золотистый свет заливал пространство, вибрировал как мириады натянутых струн, порождая музыку. Если гармония небесных сфер действительно существовала, то звучала она именно так.

«Кто ты? Что ты?» – не спросила, а вплела собственную мелодию, пусть и неумелую, Зоя.

«Есть кое-что еще, что ты должна знать и сделать, Зоя, – золотой перелив струн, преображенный в понятные ей слова. – Слушай».

Меньше всего Биленкин желал, чтобы хоть кто-то увидел его внутри колеса – дергающего за управляющие поводья, точно монах на звоннице, –