немецкий, но мы в нем. Едем час, два, и тут пролетает самолет немецкий, ну летает и летает, думаю я, мало ли, тыл немецкий и самолет немецкий. Тут появляется еще один и прямо на нас снижается, фашисты чего-то орут, руками махают, а этот как даст прикурить, да изо всех стволов. Корытомобиль навернулся, сразу в кусты улетел, один мотоцикл решил сбежать, да далеко не ушел, быстро его с самолета уделали. Тут, конечно, и у меня сперло[279], думаю заберут меня сейчас в штаб Духонина. Второй просто остановился, оба немца-мотоциклиста спрыгнули с таратайки своей и в кусты, а оттуда пулемет, и немцы так на обочину и упали, зарыл бы я их на рассвете. – И опять Ильиных не спеша пьет чай, издевается, старый хрыч.
– Арсений Никанорович, так интересно же, ну не молчите, – практически прошу я.
– Вот вы инквизиторы, сучье семя, дайте старику чаю напиться, я ж, блин, с ночи ничего не ел и не пил. Чай, не у кумы в гостях шанежками баловался.
И я, и Елисеев вынужденно молчим, Арсений допивает чай и… и снова наливает полную жестяную кружку чая, сука.
– Так вот, те немцы, что нас охраняли, по команде своего унтера тоже попрыгали очереди из пулемета и автоматов. Немцы замолкли, а я скукурючился[280], чухаю[281], а на дорогу выходят ребятки, Димка Великов и другие, и сразу к нам, а тут недобитые швабы с корытомобиля зачали стрелять. Убили одного парня и ранили двоих, один вроде пулеметчик, южное такое лицо, это он мотоциклистов причесал. Корытомобиль, конечно, покрошили, нашли там три трупа и одного немного раненного, но живого суку-колбасника, зарыл бы я их на рассвете. И все.
– Как все? – негодует Елисеев.
Арсений, опять не спеша и смакуя, пьет немного остывший чай.
– Слышь, а что вы такие нетерпеливые и такие психованные, а? Когда мы дрались против полчищ чехословаков, семеновцев Гришки-бандита, японцев да Колчака, был у нас один морячок. Тоже психованный, из анархистов, лез из-за каждой мелочи в бутылку. Так и погиб, захотелось ему японского майора пленить, ушел ночью, никому не сказав. Потом нашли мы его труп, исполосовали парня шашками, скорее всего, белоказаки Семенова, да звезды на плечах, груди и лбу вырезали. Потому не будьте торопыгами и не психуйте, как тот тихоокеанский братишка.
Выкатили из перелеска «кукурузники», меня посадили на место стрелка в один самолет, старика Тарасюка во второй. Ребят привязали на колеса, ну и полетели мы, раненых и еще двоих, чтобы за ними присматривали, посадили в брюхо немецкого ероплана, остальные ушли. Их где-то Онищук ждал, мы полетели, а эти своим ходом придут, ну, или приедут, но ночью, днем, сами понимаете, не до езды. Все. Вот теперь ругайтесь, зарыл бы я вас на рассвете.
– А чего тебя, старого греховодника, ругать? Горбатого могила исправит, дорогой наш Арсений Никанорович, второй раз выручили, в третий можем не успеть. Потому впредь ты останешься с нами, отсюда свои интриги плести будешь. Мало того, я тебе охрану выделю. Капитан, ты не против?
– Нет, конечно, слишком необходим нам товарищ Ильиных, чтобы мы могли его шкурой рисковать, хватит. Есть у меня один человечек, красноармеец Перепелкин, вот и будет охраной этому дяденьке.
– Да вы, вообще, на мой взгляд, порог попутали, солдатушки. Это кто вы такие, чтобы меня, Арсения Ильиных, тут взаперти держать? Да меня Лазо взаперти держать не мог.
– Арсений Никанорович, а как же ваши слова о командире, о том, что командир командовать должен, а не бегать в первых рядах? – подначиваю секретаря обкома, причем первого секретаря.
– Согласен, поддел ты меня, Виталик, и поддел серьезно. Хорошо, останусь я с вами и на охрану согласен, видал я до революции атамана отдела, у него тоже охрана была, четыре чернявых горца. И все с кинжалами, такие на вид кровожадные. Когда мы его в восемнадцатом казнили, эти горцы красными партизанами стали, у Каландаришвили воевали. Потом вроде, после Гражданской, они уехали к себе, на Кавказ, а один так и остался под Омском… навечно.
– А от наших ребят ничего не слышно? Ну, тех, что окруженцам оружие повезли, и тех, кто учебку организовывает? – интересуюсь я.
– Про обоз с оружием пока ничего не слышно, это даже хорошо, значит, немцам не попались. Смолосидов уже на месте, и парни приступили к учебе, да и новобранцы подтянулись в количестве полуторы тысячи человек. Остальные пока идут, сами понимаете, режим секретности. Я пустил слух среди своих, что красные командиры уводят призывников и добровольцев на восток, к нашим.
– Все понятно, Никанорыч, время позднее, пора спать, я тебя у себя в особом отделе уложу спать и сказку расскажу про старого большевика, который так и норовит в приключения попасть.
И Ильиных с Елисеевым ушли, правда, шли, видимо, медленно, ибо долго еще слышно было их бормотание, а Маша не пришла, и лег я спать. Спокойной ночи мне, непутевому.
Глава XVI
«Мы расширяемся»
